Свет – это мы

Он поставил меня защищать левый край, потому что большинство ребят в других командах отбивали слева и ни у кого не хватало силы затянуть мяч против движения рук. Работы у меня таким образом было немного, и меня это совершенно устраивало. Я мог уйти в левый угол и стать невидимым. Когда была наша очередь отбивать, папа всегда велел всей команде вставать, хлопать и кричать, подбадривая отбивающего, и мне удавалось спрятаться среди шума и движения. На меня обращали внимание только тогда, когда все остальные игроки в команде уже побывали отбивающими и очередь доходила до девятого места в списке. Я всегда отбивал последним, потому что практически каждый мой выход заканчивался тем, что я пропускал третий страйк. Вся команда кричала и подбадривала меня, но папа за всю игру не направлял в мою сторону ни единого слова – до тех пор, пока мы не оказывались вдвоем в машине по дороге домой, и тогда он поучал меня крикливым голосом, упоминая «спортивные данные», «упущенные возможности» и «жизнь надо брать за горло». Он утверждал, что таким образом пытался придать мне уверенность – сразу после того, как заявлял, что я его позорю.

Помню, что на протяжении сезона я все больше уходил в себя, а когда мы выиграли первенство, и мистер Минетти облил папу из бутылки с шампанским, и вся команда кидала в воздух перчатки и кепки, мне пришло в голову, что со мной что-то очень сильно не так. Папа говорил потом, что победа в чемпионате младшей бейсбольной лиги была одним из самых радостных моментов во всей его жизни. Многие из тех, кто играл у него в тот год, написали ему письма, выражавшие искреннюю благодарность, приложив свои фотографии в форме «Кентавров». Папа все их развесил на стене у себя в кабинете, где они и оставались до тех пор, пока он от нас с мамой не уехал, на моем первом курсе. Не знаю, выкинула ли мама эти фотографии или же папа забрал их с собой. Зная его, держу пари, что второе.

Во время съемок никто не обращался со мной так, как мой отец в тот единственный сезон, когда он был тренером бейсбольной команды. На меня никто не орал. Меня никто ни в чем не упрекал. Моя роль в фильме была одной из главных, так что никто не поставил меня, метафорически, на левый край или же, метафорически, на девятое место в списке отбивающих. Но у меня не получалось так же громко и искренне радоваться завершению очередной сцены, как моим товарищам по команде. Возможно, я сам себя поставил на это место, но я определенно чувствовал себя снова в одиночестве в левом углу, в ужасе ожидая момента, когда мне придется выходить с битой и пропускать третий страйк – хотя и Эли, и Тони всякий раз были довольны моим выступлением. Эрни Баум как-то раз прямым текстом сказал: «Лукас, этот мяч ты выбил за стадион!».

Мы снова побеждаем в первенстве, и я на этот раз полноправный член команды, но при этом все равно кажусь себе недостойным участвовать во всеобщем ликовании. Я не то чтобы стремился исчезнуть. Напротив, больше всего на свете я хотел бы присоединиться к моим товарищам по актерской труппе, к соседям, ко всем людям, населяющим мой мир, но все вокруг меня осыпается, как зыбучий песок, а я никак не могу нащупать ветку, за которую мог бы ухватиться и спастись. Возможно, со стороны совершенно незаметно, что я стремительно ухожу вниз, в удушающую неизвестность.

Письмо получается мрачненькое. Думаю, мне стоило бы за это извиниться. Если бы Дарси и кот Джастин были бы сейчас здесь, со мной, уверен, что они нашли бы для меня предостаточно поводов для благодарности. Джастин мурлыкал бы, а Дарси напомнила бы мне, как мне повезло, что столько друзей и просто соседей вызвались помочь мне с моей затеей – полнометражным фильмом ужасов. И как много людей вместе с нами работают над тем, чтобы вернуть городу кинотеатр «Мажестик», целью, объединившей нас всех через совместное осознание своей человечности.

Но есть еще одна тема, очень непростая для меня.

Я в каком-то смысле поражен, что Вы так и не ответили ни на одно из моих писем. Я все откладывал необходимость наконец об этом заговорить. Сначала я думал, что просто не хочу ранить Ваши чувства и что я не вправе ожидать от Вас слишком больших усилий. Но я начал подозревать, что на самом деле уже некоторое время на Вас злюсь.

Бывают моменты, когда мне кажется, что Вы поступили со мной жестоко, пригласив меня раскрыться и довериться Вам. Я разложил перед Вами очень многое из того, что прежде держал в тайне ото всех, даже от Дарси, а Вы, дождавшись, когда моя потребность в Вас оказалась наивысшей, выслали мне холодное безличное письмо, уведомляющее о прекращении моего психоанализа, лишив меня возможности принять участие в завершении наших отношений. Да, я осознаю, что Ваша жена погибла. Моя тоже. И все остальные Выжившие оказались рядом со мной в трудную минуту, поддержали меня и друг друга. У меня даже возникает подозрение, что все эти юнгианские дела не дотягивают до Ваших радужных обещаний.