Свет – это мы

Марк и Тони пригласили нас с Джилл на ужин, под предлогом того, что мы уже слишком давно не собирались все вчетвером в одном и том же месте, что было правдой. Джилл спросила, что принести, и они заказали летний пирог с клубникой и ревенем, который она с удовольствием для них соорудила, хотя, формально говоря, лето еще не наступило. Мы расселись в их экстравагантной столовой, где нас обслуживал повар, специально нанятый на этот случай. Возможно, нанимать частного повара было с их стороны немного показным жестом, но я думаю, что это был подарок Джилл, которая провела большую часть вечера на кухне, обмениваясь с поваром рецептами, пока мы развлекали себя, как могли.

Помню, что в меню был холодный арбузный суп, за которым последовал салат из запеченных в соляной корке кабачков и филе карпа в кукурузной панировке.

Джилл настояла на том, чтобы повар присоединился к нам за столом на десерт, то есть на ее пирог, который был объявлен поваром «чистым наслаждением», что очень порадовало мою любимую соседку по дому.

Потом мы вышли на закрытую террасу, потягивая ликер из крохотных хрустальных бокалов. Обсуждение нашего чудесного ужина немного затянулось. Когда все мы начали повторяться, я догадался, что Марк, Тони и Джилл знают что-то, что мне еще было неизвестно.

– Что происходит? – спросил я наконец. Джилл потупилась, а Марк и Тони переглянулись.

– Эли, – сказал Марк.

– Эли? – повторил я. – С ним все в порядке?

– Он заканчивает университет через пару недель, – сказал Тони.

Я немножко потерял счет времени, но после быстрой внутренней проверки сумел подтвердить, что в самом деле прошло около четырех лет.

– Я очень за него рад, – сказал я искренне.

– Дело в том, – сказал Марк и опрокинул в себя остатки ликера из бокала, – что Эли в качестве дипломной работы нужно было снять короткометражку.

– Небольшой документальный фильм, – пояснил Тони.

– Так, – сказал я, поскольку это показалось мне вполне обычным развитием событий.

– Его фильм взял премию, – сказал Марк.

– Лучший на всем отделении, – добавил Тони с нескрываемой гордостью.

– Это же замечательно, – сказал я, все еще не понимая, почему они все так странно на меня смотрят.

Тогда Марк и Тони уставились на Джилл. Она подняла глаза на меня и сказала:

– Эли снял фильм про тебя, Лукас.

Тут Марк и Тони быстро заговорили, перебивая друг друга. Оказывается, Эли использовал кадры, которые снял в то время, когда жил у меня. Они также предоставили ему те ролики, которые были сделаны на нашей съемочной площадке. Это меня обеспокоило, потому что в то время я был очень болен. Меня затошнило, потому что я начал подозревать, что таким образом Эли хочет рассчитаться со мной за убийство брата. Что он использовал свой документальный фильм для того, чтобы опозорить меня, выставить мою больную душу, мою распавшуюся Личность, на всеобщее обозрение. Потом я разозлился, потому что никакого согласия на съемки никогда не давал. Как Эли посмел раскрывать перед чужими глубоко личные события, случившиеся в моем доме, даже не спросив разрешения, не говоря уж о том, чтобы представить мне на подпись формальный контракт!

И не успел я опомниться, как шагнул с террасы Марка и Тони в ночь, а они звали меня вернуться, выкрикивая мое имя и пытаясь меня остановить. Но я стремился вперед, и когда Джилл меня догнала, я помчался по улицам Мажестика бегом, пока не оторвался от нее, после чего перешел на быстрый шаг.

Я не осознавал, куда лежал мой путь, пока впереди не замаячили кованые ворота кладбища. Потом я обнаружил себя на траве над животом Дарси. Я извинялся перед ней за то, что явился без цветов. Я попытался пошутить про бедного Гарри, оставшегося сегодня без утешения, но шутка прозвучала плоско и пошло. Тогда я рассказал Дарси о фильме, который снял Эли, и спросил у нее, как он мог настолько жестоко обойтись со мной после всего, что я для него сделал – принял его в свой дом и помог ему воплотить в жизнь фильм ужасов. Но чем больше я пытался выставить Эли злодеем, тем больше мне становилось очевидно, что я просто приписываю ему самые худшие из своих собственных чувств в отношении меня самого – что Финеас впоследствии и подтвердил. Потом я стал просить у Дарси прощения за то, что не смог остановить кровь, вытекавшую из ее тела; за то, что не разглядел вовремя Джейкоба, вошедшего в зал с двумя пистолетами, и за то, не успел встать между ней и его двумя выстрелами; за то, что сплю теперь с Джилл в одной постели и за то, что не смог сохранить ее окрыленную сущность в своем подсознании, потому что на самом деле я был готов отдать что угодно, чтобы воскресить ее. Я говорил и говорил, пока не выдохся, потом встал и собрался уходить, и, к своему удивлению, обнаружил полицейского Бобби, опиравшегося на свою служебную машину, которую он поставил в почтительном отдалении от меня и Дарси.

– Сколько времени вы уже тут? – спросил я.

– Порядочно, – признался он.

– Вы подслушивали?

– Только что вытащил, – сказал он, протягивая мне правую руку.

На открытой ладони лежали два белых наушника.

– Филадельфия проигрывает Нью-Йорку семь-шесть.