Свет грядущих дней

Несмотря на беспрерывный надзор, сводящую с ума жажду, невыносимые мучения и постоянную угрозу коллективных наказаний, еврейские женщины в концентрационных лагерях бунтовали. Когда Франческе Манн, знаменитой еврейской танцовщице из варшавского театра-кабаре «Дворец мелодии»[790], в Освенциме приказали раздеться, женщина швырнула туфлю в глазевшего на нее нациста, выхватила у него пистолет и выстрелила в двух охранников, убив одного из них. Пятьсот женщин[791], которым выдали палки и велели избить двух девушек за то, что те украли немного картофельных очистков, отказались это делать, несмотря на то, что их самих избили и заставили всю ночь голодными простоять на морозе. Во вспомогательном лагере Буды, основанном на базе сельскохозяйственной фермы[792], группа женщин организовала попытку коллективного побега. В Собиборе[793] женщины крали оружие у эсэсовцев[794], в чьих домах прислуживали, и передавали его подпольщикам.

В Освенциме бельгийка по имени Мала Циметбаум, говорившая на шести языках[795], работала в СС переводчицей, что давало ей свободу передвижения. Свой привилегированный статус она использовала, чтобы помогать евреям: доставать лекарства, осуществлять связь между членами семей, подделывать списки прибывающих евреев, находить более легкую работу для слабых, предупреждать пациентов в больнице о предстоящих селекциях, отговаривать эсэсовцев от проведения коллективных наказаний и даже убеждать их разрешить узникам ношение носков. Переодевшись мужчиной, Мала под предлогом «служебной необходимости» сбежала из лагеря – она была первой сбежавшей из лагеря женщиной, – однако была схвачена при попытке выехать из Польши. Когда ей зачитали приговор, она разрезала себе вены бритвой, спрятанной в волосах. А когда эсэсовец попробовал ее остановить, окровавленной рукой дала ему пощечину и рявкнула: «Я умру как героиня, а ты – как собака!»

Бэля Хазан присутствовала на казни Малы. Она продолжала выдавать себя за польку и снова стала работать медсестрой. После смерти Лонки она чувствовала себя раздавленной, но однажды услышала, как духовой оркестр заиграл мелодию, напомнившую ей о бендзинских товарищах. Бэля заплакала. Это заметила одна из оркестранток. Девушки переговорили между собой, и оказалось, что музыкантша, ее звали Хинда, состояла в молодежном движении. Бэля рискнула и призналась ей, что она еврейка. Дать кому-то знать, что ты еврейка, означало быть ею. Они вместе поплакали и стали говорить об участии в Сопротивлении. Хинда сообщила, что ее группа женщин-евреек, прибывших на очередном транспорте, замышляет восстание. У одной из них есть инструмент для разрезания колючей проволоки. По ночам охранники обычно напивались. Однажды безлунной ночью девушки начали рыть тоннель, чтобы по нему выводить людей на свободу. Двое копали, четверо стояли на страже. Бэля помогала копать. Тоннель начинался от места, куда прибывали поезда, и проходил под колючей проволокой. Бэля вспоминала, что однажды они засунули в этот тоннель двух пятнадцатилетних девочек, только что прибывших из Германии[796]. Девочки пришли в смятение, когда им велели молчать и мгновенно нырять в тоннель, но Бэля несказанно радовалась, когда они это сделали и очутились на территории рабочего лагеря. Она научила их, как вести себя, чтобы не попасться, и снабдила одеждой умерших пациенток. Девушка, работавшая в помывочной, прятала их на время перекличек. Бэля воровала для них картошку и морковь. Девочки не могли понять, почему полька их опекает.

Бэля постоянно использовала свое положение, чтобы помогать больным еврейкам, старалась, чтобы в их мисках оказывалось побольше капусты, ласково гладила по голове, когда поила водой, и добровольно вызывалась работать в отделении, где лежали чесоточные. (Все считали, что делает она это из своих «коммунистических принципов», или, как заявляла она сама, – чтобы не дать чесотке распространиться на поляков и немцев.) Перед приходом доктора Менгеле она предупреждала больных о предстоявшей селекции и прятала самых тяжелых.

Бэля знала, что ее доброта кажется узникам-евреям не только странной, но и подозрительной. Она, разумеется, понимала, когда они бормотали на идише, что она, наверное, шпионка, и тем не менее радовалась, когда ей удалось выхлопотать для евреек, работавших в лазарете, разрешение отпраздновать Хануку. В глубине души она горько сокрушалась, что не может присоединиться к ним, но вынуждена была выглядеть стопроцентной полькой, «святее самого папы». Вместо этого она украшала рождественскую елку фигурками Санта-Клауса.

Одна из надзирательниц Бэли, Арна Кук, была злобной и жестокой коротышкой. Она вменила Бэле в обязанность убирать у нее дома, варить кофе и чистить ее обувь. Однажды утром, когда Бэля явилась выполнять свои обязанности, Арна не услышала, что она пришла, и Бэля увидела, что она лежит на кровати, раскинув ноги, и совокупляется со своим псом – немецкой овчаркой. Бэля закрыла дверь и убежала, перепугавшись, что ее убьют, если застанут на месте.