Свет грядущих дней

Но Рене сразу стало ясно, что Хмельник – не безопасное пристанище. Город представлял собой груды руин, из-под которых вытаскивали обожженных полуживых людей. И это еще были те, кому повезло. Как выяснилось, отсюда люди бежали в Енджеюв в надежде укрыться там от опасности. «Все искали спасения, попадая из огня да в полымя»[79].

Хмельник гудел в предчувствии насилия. Новости, доходившие из дома, были кошмарными: нацисты захватили Енджеюв, паля беспорядочно во все стороны, согнали десять еврейских мужчин на городскую площадь – шумный центр их былой мирной жизни, с разноцветными домами – и расстреляли. Это было сделано в качестве акта устрашения всех местных евреев, чтобы показать, что случится с каждым, кто не будет им повиноваться. Хмельничане понимали, что очередь за ними.

В тот момент все еще думали, что, как и во всех предыдущих войнах, опасность грозит только мужчинам, но не женщинам и детям. Многие еврейские мужчины, в том числе и отец Рени Моше, покинули город, направившись к Бугу, навстречу наступающим советским войскам, надеясь найти защиту, укрывшись в сельской местности. Впоследствии Реня писала, что было просто невыносимо слышать крики женщин при расставании с их мужчинами. Можно лишь представить себе ужас, который испытывала она сама, прощаясь со своим обожаемым папой, который уходил неизвестно куда, навстречу неизвестно чему, на бог знает сколько времени. По слухам, состоятельные жители Хмельника нанимали лошадей и уезжали в Россию. Дома́ пустовали.

Неудивительно, но оттого не менее страшно, что настал и их черед. Однажды вечером Реня издали увидела немецкие танки. Она с гордостью отметила, что из всего городского населения только один юноша нашел в себе мужество оказать сопротивление, и этот юноша был евреем. Он выскочил на дорогу, стреляя из ружья, но нацистские пули разорвали его в клочья. Уже через десять минут фашисты расхаживали по городу, заходили в дома и рестораны, сгребали еду и прихватывали тряпки, чтобы мыть своих лошадей. Брали все, что хотели.

Реня наблюдала за ними сквозь щель с чердака, на котором пряталась вместе с семьей. Она видела, как улицы озаряли всполохи горевших домов. Люди, скучившись, сидели на чердаках и в подвалах за запертыми дверями и закрытыми окнами. Реня слышала нестихающий треск пулеметов, грохот рушащихся стен, стоны и крики. Она вытянула шею, чтобы увидеть что-нибудь еще: целый район города был охвачен пламенем.

А потом… Стук в ворота. Ворота были чугунными, запиравшимися на железный засов, но немецких солдат это не остановило. Они разбили окна. Реня слышала их шаги в доме. Семейство быстро, беззвучно втянуло лестницу на чердак[80]. Реня сидела, затаив дыхание, прислушиваясь к тому, как немцы внизу переворачивали дом вверх дном.

Потом наступила тишина. Немцы ушли.

В отличие от многих соседей, чьи дома были разграблены, а мужчин и мальчиков вывели из них, чтобы расстрелять во дворе, Кукелков опасность миновала. В отличие от наиболее зажиточных евреев, которых заперли в главной синагоге и сожгли, облив здание бензином, в отличие от местных жителей, которые выпрыгивали из горящих домов только для того, чтобы оказаться расстрелянными в воздухе, семью Рени не нашли. Во всяком случае, в тот раз.

На следующее утро, в девять часов, двери домов начали открываться. Реня осторожно вышла на улицу, чтобы оценить ущерб. Четверть всего населения Хмельника, которое на 80 процентов было еврейским[81], сожгли заживо или расстреляли.

То была ночь номер один[82].

* * *

В течение десяти дней, по мере того как Реня постепенно отходила от шока, картина новой жизни становилась четче. Изнемогавшим от жажды евреям не разрешалось выходить из домов, чтобы поискать воду. Дороги смердели от разлагающихся трупов. Но, сотворив все это, немцы пообещали больше никого не убивать, если люди будут им повиноваться. Жизнь и работа худо-бедно возобновлялись, но голод уже вошел в их дома. Хлеб – теперь он представлял собой серое непропеченное горькое месиво[83] – выдавали по нормам, и хотя большинство пекарей были евреями, нацисты отправляли евреев в конец очереди. Подумать только, что раньше Реня не любила это время года[84] из-за его торжественности. Больше предпочитая веселые весенние праздники Пасхи и Шавуота[85], она испытывала тоску от унылых важных осенних торжеств с их молитвами, исповедями, постами. Чего бы она не отдала теперь за еврейскую новогоднюю[86] халу.

Как только ее отец, слава богу, вернулся – вместе с другими мужчинами он добрался до соседнего города и обнаружил, что там так же опасно, как в Хмельнике, – клан Кукелков решил уехать обратно в Енджеюв. Как на прямом пути «мы видели польскую армию, бегущую от сражений, голодную и оборванную, так на обратном, занявшем целый день, мы наблюдали спесивую немецкую армию, преисполненную тщеславия».