Свет грядущих дней

Реня обладала редчайшим достоянием – гораздо более ценным, нежели материальное, – у нее была чисто польская внешность. Те, кто не выглядели как евреи, имели возможность «умереть» и, так сказать, родиться заново христианами. Те, кто имел деньги и связи, покупали подложные проездные документы или очень дорогие оригинальные – если водили знакомство с польскими чиновниками. Они переезжали в другие города, где никто не мог их узнать. При везении они регистрировались под новыми именами, находили работу и начинали жизнь сначала, и никто не мог даже заподозрить их подлинные личности. Легче это удавалось девушкам, которые устраивались на работу в учреждения или магазины или становились актрисами или горничными. Образованные женщины, никогда не занимавшиеся физическим трудом, охотно соглашались работать по дому. Иные уходили в монастырь. Мужчинам приходилось труднее: если немцы подозревали в мужчине еврея, ему приказывали спустить штаны. Всю семью могли схватить из-за одного обрезанного младенца. Пластические хирурги научились делать операции по восстановлению крайней плоти[267] – по словам Рени, такая операция стоила 10 000 злотых (что равнялось примерно 33 000 сегодняшних долларов) и редко заканчивалась успешно; другие полагают, что результаты были неплохими. Детям кроме оперативного вмешательства требовался особый массаж. Некоторые мужчины доставали липовые медицинские свидетельства, в которых подтверждалось, что обрезание его владельцу сделано при рождении по медицинским показаниям. Очень малочисленная варшавская Ассоциация татар-мусульман также предоставила нескольким евреям фальшивые документы, объясняющие факт их обрезания[268].

Но и для «самозванцев», сумевших перебраться на арийскую сторону, жизнь была трудна. Так называемые «шмальцовники» (буквально «смазчики»), или шантажисты-вымогатели[269], подходили к маскировавшимся евреям на улице и угрожали сдать их, если они не заплатят. Поляки лучше различали евреев, чем немцы. Если еврейка ненадолго покидала пределы гетто, она должна была иметь при себе пачку денег, чтобы по дороге откупаться от шантажистов. Банды поляков вымогали деньги у евреев, крали у них, избивали и угрожали, посылали им анонимные записки с требованием оставлять деньги в назначенных местах. Иногда они вымогали деньги у одной и той же еврейки на протяжении долгого времени, живя за ее счет. Или брали деньги, но все равно сдавали ее гестапо, которое за каждого пойманного живого еврея сулило скудные вознаграждения в виде небольшой суммы денег, двух фунтов сахара или бутылки виски[270]. Некоторые вымогатели напрямую работали на гестаповцев, делясь с ними добычей.

Другие евреи бежали не в города, а в леса, выдавали себя за поляков, пытались присоединиться к партизанским отрядам или месяцами, а то и годами, просто скитались. Детей пристраивали в сиротские приюты – обычно за взятку. Дети работали на улицах арийской части городов, продавая газеты, сигареты и сапожную ваксу и прячась от польских детей, которые могли узнать их, избить, а потом сдать полиции.

Независимо от всех трудностей, у Рени не было выхода. Ходили слухи, что «акция» ожидается со дня на день. На сей раз ни одно имя не могло быть исключено из списка. Оставляли только тех, кто должен был демонтировать гетто и сортировать имущество угнанных евреев. Один мужчина, которому удалось спастись от депортации в лагерь неподалеку от Кельце, прибежал с предупреждением: он сам видел, как нацисты истязали молодых мужчин, заставляя их писать родственникам лживые письма, в которых сообщалось, что с ними якобы все хорошо и что депортация вовсе не означает смерть. Тех, кто отказывался подчиняться, расстреливали на месте. Этот человек не сомневался, что набитые людьми поезда, которые он сам видел, везли своих пассажиров на верную смерть.

Кукелкам не оставалось ничего другого, кроме как бежать. Они собрали все деньги от проданной мебели и разделили их поровну между детьми. Родители Рени с ее маленьким братом Янкелем должны были уйти в лес. Две сестры, притворившись арийками, – отправиться в Варшаву, к родственникам, потом они постарались бы забрать к себе Лию и Моше. «Что бы ни случилось, – сказал детям Моше, – обещайте мне, что вы всегда будете оставаться евреями»[271]. Рене предстояло уходить одной. Это была ее последняя ночь в кругу семьи.

* * *