Свет грядущих дней

А потом – чудо! В конце лета 1942 года один из руководителей группы протащил пять винтовок и восемь гранат с арийской территории в гетто[255]. На деньги ŻOB’а Тося покупала ручные гранаты и винтовки, которые перевозили в ящиках с гвоздями. Говорят, что Фрумка первой раздобыла оружие; она затесалась в группу рабочих, возвращавшихся в гетто после окончания рабочего дня, с огромной сумкой, набитой картошкой, под которой лежали пистолеты. Владка, к которой товарищ из Бунда обратился с предложением поработать на арийской территории, стала главным поставщиком оружия, а впоследствии она приносила даже динамит для импровизированной оружейной мастерской. Контрабандисты либо сами перелезали через стену гетто, либо платили польскому часовому, чтобы он шепнул пароль боевику, находившемуся на внутренней стороне, либо взбирались на стену и перехватывали груз. Передавали они оружие и через окна домов, ограничивавших в некоторых местах территорию гетто. Любое пополнение арсенала вызывало у боевиков ликование. Потом они стали устраивать засады на немцев: прятались в подъездах домов, забрасывали нацистов гранатами и в поднявшейся суматохе крали у них оружие.

Радость от успехов, однако, омрачилась серией неудач. Вместо того чтобы присоединиться к акциям ŻOB’а, варшавское еврейство боялось их. Страх и паранойя были столь сильны, что многие воспринимали акты протеста как уловки немцев, они боялись попасться на удочку и подвергнуться наказанию. Евреи радовались тому, что кто-то пытался убить начальника еврейской милиции, но считали, что это была акция польского Сопротивления, они не верили, что таким же евреям, как они сами, хватило силы и смелости совершить ее. Цивья с ужасом наблюдала, как взволнованные евреи срывают плакаты ŻOB’а и избивают ее товарищей, которые снова их расклеивают.

Многих бойцов посылали из гетто в лесные партизанские отряды, где они могли лучше вооружиться, но большинство из них были убиты по дороге. Потом одного из руководителей «Юного стража», Иосифа Каплана, схватили вблизи оружейного склада и расстреляли. Другой всеми обожаемый лидер группы бросился ему на помощь, но тоже был пойман и убит. Удрученная, группа решила перенести свой тайник на Дзельну. Регина Шнейдерман, молодая участница организации, спрятала все их оружие в корзину и двинулась в путь, но была остановлена немецким патрулем, который нашел его. (Как впоследствии вспоминал Антек: «Можете себе представить “обилие” нашего вооружения, если одна девушка могла унести его в корзине»[256].) Эта тройная трагедия, по словам Цивьи, явилась для них «сокрушительным ударом»[257]. Группа потеряла командиров, утратила моральный дух, ее планы рухнули.

В ŻOB’е возобновились дебаты: следует ли вступать в борьбу немедленно или сначала тщательно разработать стратегию? Разговорам не было конца. Тем временем в ходе трех «акций», осуществленных фашистами в течение трех месяцев, триста тысяч евреев были увезены из Варшавы в газовые камеры лагеря смерти Треблинка, и 99 процентов детей из Варшавского гетто убиты. Казалось, что евреи лишаются будущего. Оставшиеся в стенах гетто шестьдесят тысяч человек[258] не могли смотреть друг другу в глаза, стыдясь того, что остались живы, писала Цивья.

Тринадцатого сентября, в последнюю ночь «акции», несколько десятков товарищей собрались в доме номер 63 на улице Мила. Горячих голов, жаждавших немедленно нанести ответный удар, отослали в другую комнату. Более взрослые товарищи, которым было лет по двадцать пять или около того, остались обсуждать, что делать дальше. Все пребывали в подавленном настроении. Цивья описывала ту встречу так: «Мы собрались, расселись, от скорби сердца обливались кровью». Сошлись во мнении, что все границы перейдены, и уже слишком поздно; все чересчур измучены. Группе пришло время совершить последнюю, самоубийственную акцию. Они возьмут бензин, керосин и единственное оставшееся у них ружье, подожгут немецкие склады, застрелят несколько фашистов и будут убиты сами, но умрут с честью.

Цивья, будучи пессимисткой, выразилась без обиняков: пора умереть.

Против коллег и против любимой высказался Антек. Сначала шепотом, потом громко: «Я не согласен с этим предложением… Момент критический, и позор велик. Но то, что было предложено, это акт отчаяния. Он не будет иметь никакого резонанса… Он был бы хорош для каждого из нас в отдельности, потому что в подобной ситуации смерть может стать спасением. Но сила, которая держала нас до сих пор и мотивировала наши действия, – неужели она была дана нам лишь для того, чтобы мы могли выбрать красивую смерть? И своей борьбой, и своей смертью мы желали спасти честь еврейского народа… В прошлом нас постигли бесчисленные неудачи, мы потерпели множество поражений. Теперь мы должны начать все сначала»[259].