Свет и мрак

В эту ночь я не могла уснуть. Его положение представлялось мне таким тяжелым, отчаянным, что я постоянно плакала. Он так крепко, так нежно любил мать, маленькую добрую, но по правде сказать, довольно вздорную старушку.

В первом часу ночи я вся в слезах, вся проникнутая его горем, тихонько поднялась с постели, беззвучно оделась, чтобы не разбудить рядом спавшую мисс Берд и пробралась в сад. В решетчатом заборе было много лазеек, я мигом очутилась в поле и бегом полетела в его усадьбу. Я знала, что в заборчике, который окружал его крохотный садик, была маленькая калитка. Через эту калитку он постоянно ходил к нам и через нее я теперь пробралась к нему. В его кабинете горела свеча… Я неслышно вошла через заднее крыльцо и. мимо огромного птичьего садка, прямо влетела в его кабинет. Я бросилась к нему на шею вся в слезах. Я обняла его и, рыдая, едва могла говорить:

— Добрый, тихий Поль… Мне вас ужасно жаль!.. Я буду у вас хозяйничать, вместо Анны Алексеевны. Буду делать вам кофе… каждое утро… и буду целый день… целый день с вами.

Он крепко обнял меня и поцеловал в голову…

Потом встал, взял большой платок и, бережно завернув меня в него, тихо отнес домой, на своих сильных руках.

— Это теперь рано… дитя мое, — говорил он, — после… мы увидим…

И я думала: когда же будет это после? И мне было ужасно тяжело, что он не принял ни моего участия, ни моих услуг.

II

Тогда он уже кончил курс в Московском университете и возвратился кандидатом с золотой медалью.

— Я уже теперь навсегда поселюсь в Голубовке, — сказал он, — а не буду уезжать в Москву на зиму.

Я была ужасно рада и тотчас же сообщила эту весть моей тете, и моей старой няне, и мисс Берд. Я не знала, что они все давно уже знали об этом, и притом более обстоятельно чем я.

Когда мне минуло восемнадцать лет, то тетя сказала мне:

— Теперь ты уже совсем большая и эту зиму поедем в Москву: познакомимся с добрыми людьми, старыми моими приятелями и приятельницами и… повеселимся.

— Как же мы будем веселиться? — спросила я, смотря на её доброе бледное лицо и на её еще более добрые и кроткие большие черные глаза.

— Мы будем ездить в театр и на балы…

Это меня удивило и заинтересовало и в тот же вечер, когда пришел Поль, я ему передала эту весть.

Москву я уже знала: я прожила в ней около двух лет. Меня отдали туда в пансион, но через два года тетя меня опять взяла в деревню. В пансионе я ужасно тосковала и постоянно была больна. Мое образование опять стало домашним. Тетя учила меня по-французски и всем так называемым «элементарным» наукам. Ей я обязана моим образованием, да мисс Берд и моему «тихому» Полю, который развертывал передо мной в ярких образах и картинах все то, что я находила таким сухим и скучным в моих учебных книгах. Наконец, тётя выучила меня играть на рояле. Она играла как виртуозка, и как теперь я вижу её маленькую фигурку, всю в черном, за роялем и передо мной мелькают её ручки, с брильянтовым колечком на левом мизинце. Я полюбила музыку и вскоре целые часы стала проводить за роялем. Поль также любил музыку, хотя не играл — любил слушать меня, сидя в нашей большой зале, у окна.

В Москве мы пробыли не долго. На четвертом большом бале, который был в дворянском собрании, мне сделалось невыносимо скучно. Я вспомнила грустное задумчивое лицо Поля, когда он прощался с нами.

— Смотрите же, — говорил он, пожимая мою руку: — веселитесь хорошенько и когда возвратитесь — все мне расскажите…

— Отчего же вы не едете с нами? — спрашивала я.

— Мне нельзя. У меня работа.

— Какая?

— После скажу…

— Все после… Когда же это после?..

И мы уехали.

На другой день бала в дворянском собрании я решительно объявила тете, что больше на балы не поеду.

— Отчего же? — спросила тетя. — Ты так веселилась.

Кругом тебя постоянно было столько кавалеров.

— Так!.. Не знаю отчего, но мне хочется домой, мне скучно без Поля.

И я заплакала.

Тетя пристально посмотрела на меня и ничего не сказала.

Мне было весело только на первом вечере — он меня тешил как новинка. Помню, собираясь на него, я долго смотрелась в зеркало и любовалась на себя, на открытые плечи и голые руки.

Я точно тетя, думала я… Только молоденькая, притом нос у меня не такой длинный, как у тети, а таких волос у ней нет и никогда не было, и я любовалась на мои длинные и толстые черные косы…

Через два дня мы отправились в Роматищи. Стояли довольно сильные морозы, нам было тепло в нашем зимнем, обитом войлоком возке. На каждой станция я торопила, чтобы нам запрягали скорей лошадей и целых полторы суток почти ничего не ела.

Когда мы подъезжали к Роматищам, я услыхала звонки и бубенчики. Прямо на нас летела бойкая тройка. В санях сидел Поль в его теплой дохе.

Помню, я так обрадовалась при этом свидании: мне хотелось броситься к нему на шею, но он подошел и отворил дверцу возка со стороны тети и порыв мой улетел; только слезы радости стояли на моих глазах.

Через несколько дней он мне признался, что это по его совету меня возили в Москву для веселья. И когда я удивилась и недоумевала, для чего это было сделано, то он мне прямо заявил: