Свет между нами

Я обнимала и целовала его, боясь, что если хоть на секунду перестану касаться, то он испарится облачком дыма. Ной страстно целовал меня в ответ, крепко прижимая к себе. Его ладони горячо скользили по моей спине, а губы покрывали поцелуями лицо, рот, щеки и веки, пока снова не вернулись к губам. Я ощущала свои собственные слезы, а может, это были его, и мы прекратили целоваться и просто обнимались, пока нас огибали покидающие концертный зал слушатели.

Мне хотелось немедленно потребовать от Ноя ответов, но я все еще была слишком потрясена реальностью его присутствия. Я льнула к нему, дышала им, слушала биение его громко стучащего сердца. Мое тело соскучилось по нему так же сильно, как душа, и хотя это было несколько непристойно, я увела Ноя в ближайший же отель, портье которого удивленно выгнул бровь на отсутствие багажа.

Мы не дошли до кровати, даже близко. Я едва успела закрыть дверь, как Ной пригвоздил меня к стене маленькой комнатки. Он дернул бархат платья вверх и овладел мною прямо там – жестко, быстро и сладостно грубо.

Когда волны экстаза перестали сотрясать наши тела, Ной мягко меня опустил. Его прикосновения стали трепетными и нежными, он словно извинялся ими за необузданность и лихорадочность первого раза. Однако наш плотский голод не был утолен, и мы надолго предались неспешным томным поцелуям и ласковым прикосновениям, медленно обнажая друг друга. Ной положил меня на кровать, и я снова с наслаждением приняла его. Я крепко прижимала его к себе, обхватив руками и ногами, покрывая поцелуями, не желая отпускать.

Мы лежали на подушках лицом к лицу, обнимая друг друга, и я перебирала пальцами его шелковистые волосы. На затылке ощущались неровные шрамы – свидетельство того, что он выжил. По этой причине я любила дотрагиваться до них.

Ной гладил мои руки и плечи, мои щеки и губы, мою грудь и шею, рассматривая меня посредством прикосновений.

– Ты сегодня была невероятна на сцене, – сказал он, лаская мою щеку. – Никогда в жизни не слышал ничего более потрясающего.

– Ты прилетел послушать меня? Давно ты в Зальцбурге?

– Я в Европе с июля.

Я вскинула голову.

– С июля? Это почти полтора месяца! Чем ты занимался?

– Слушал тебя, Шарлотта.

– Не понимаю. Ты следовал за нашим оркестром?

– Да.

– Один?

– Да. Я сказал, что должен стать достойным тебя. Мне нужно было стать самостоятельным, научиться жить слепым. Этим я и занимался.

– Но как?

Он устроился поудобнее на подушках.

– Люсьен организовал все перелеты и гостиницы, но весь путь я проделал самостоятельно: от города к городу, от гостиницы к гостинице, на автобусах и поездах. Я следовал за тобой, куда бы ни завел тебя тур.

Я разглядывала его лицо. Даже его голос изменился, стал более умиротворенным.

– Поверить не могу. Не представляю, насколько сложно тебе это далось. Иностранные города? Языковой барьер, другие обычаи и…

– Это было самое сложное, что я делал в своей жизни. Сложнее всех трюков для «Планеты Х», но я справился. Я не пропустил ни одного твоего выступления. Ни одного.

Я беззвучно шевелила губами, пока наконец не задала один из сотен вопросов:

– Иногда мы задерживались в городе на несколько дней. Чем ты занимался?

– Писал.

– Писал?

– Я пишу книгу. При помощи той программы, о который ты сказала Люсьену. Не знаю, хорошо ли получается, но на душе у меня спокойно, когда я пишу ее. Возможно, это именно то, что мне сейчас нужно.

– Но я все равно не понимаю. Ты в Европе около шести недель, но до сегодняшнего дня даже не пытался связаться со мной? – моя радость от встречи с ним сменилась замешательством. – Я так сильно скучала по тебе, а ты был рядом все это время.

Обнимающие меня руки напряглись.

– Я не позволял себе связаться с тобой, хотя одному богу известно, как сильно этого хотел. Я слышал тебя, даже когда ты была одной скрипкой из десятка, клянусь, я все равно слышал тебя. Это было сладкой пыткой.

Я легла на спину и уставилась в потолок.

– Даже не знаю, что сказать, Ной. Счастье? Я счастлива, так безумно рада видеть тебя, что, наверное, свечусь. Но ты был так близко, все это время ты был рядом со мной, среди слушателей в концертных залах, а я понятия не имела. Это справедливо? Что ты знал, где я и чем занимаюсь, а я – нет?

– Я писал тебе, чтобы ты не волновалась. Это все, что пришло мне в голову, чтобы тебе стало хоть немного легче. Но мне тоже было нелегко, поверь. Это было мукой – знать, что ты в одном со мной зале, но я не могу тебе об этом сказать. – Ной покачал головой. – Это было выматывающе. Я так устал… Столько раз хотел сдаться и просто попросить кого-то направить меня к тебе. Даже когда ты все еще была на чертовой сцене, мне хотелось помчаться к тебе, схватить, целовать при всех и никогда больше не отпускать.

Он говорил о тоске, но необъяснимое удовлетворение не покидало его глаз.