Свет между нами

Я потянулся за апельсиновым соком и чуть не опрокинул чертов стакан. Вовремя поймал и лишь забрызгал запястье. Как говорится, отделался испугом.

– Отличная реакция, – Шарлотта вложила в мою руку салфетку.

– Вот уж чудо из чудес, – саркастично заметил я. Вытер руку и бросил салфетку на стойку. – Это уже дважды за утро. Смехота.

– Тебе не хватает практики. Плюс в доме все устроено не для тебя. Совсем. Мебель поставлена прямо на пути. А стеклянный столик? С острыми углами?!

Мне представилось, как Шарлотта неодобрительно покачала головой.

– Я уж молчу о том, что в этих шкафчиках все до единого стаканы либо вытянутые и узкие, либо хрустальные и настолько хрупкие, что я сама боюсь их разбить. Тебе нужны низкие и широкие стаканы с толстыми стенками, которые не опрокинешь легким касанием пальца.

У меня пропал дар речи. Я вел себя с ней как последний придурок, но она не сдавалась. И хотя крошечная часть моего мертвого черного сердца радовалась ее вниманию, я не мог взять в толк, почему она тратила на меня свое время.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил я, склонив голову на левый бок, в сторону Шарлотты.

Она замерла.

– Я здесь работаю, – в ее голосе слышалась обида.

– Я имею в виду, какого черта ты работаешь на меня, а не играешь в каком-нибудь симфоническом оркестре?

– Оу, – Шарлотта некоторое время молчала, задумавшись, потом собрала опустевшие тарелки и поставила их в раковину. – Я решила передохнуть, – раздался ее голос прямо возле меня.

– Боишься, что недостаточно хороша?

– Нет, – слабо откликнулась она. – Когда-то меня называли вундеркиндом.

Мне импонировала ее честность. Никакого хвастовства, чистые факты и талант как доказательство тому. Кому, как не мне, это знать, когда я слышу подтверждение этому ежедневно, с трех до пяти. Однако боль в ее словах… Она словно говорила о своем таланте в прошедшем времени.

– Тогда почему не ходишь на прослушивания?

– Я же сказала: решила передохнуть. А если я пойду на прослушивание и получу место в оркестре, мне придется разорвать договор с Люсьеном, – короткое молчание, – и перестать быть твоей помощницей.

– И хорошо.

– Хорошо?

Одно трехсложное слово, а сколько в нем обиды! Я почувствовал повисшее в воздухе напряжение.

– Да, хорошо, Шарлотта. Твое место не здесь, за уборкой того дерьма, что я навел. Ты понапрасну тратишь свое время.

– Ты действительно так считаешь?

Она прочертила черту, и я подошел прямо к ней. Еще шаг, и я ее пересеку. Не знаю, что со мной не так. Я почти не знаю Шарлотту, но она достойна лучшего. Я понял это, впервые услышав ее игру на скрипке, и нахожу подтверждение этому каждый день. Нет ничего плохого в том, чтобы прибирать за кем-то другим, но подобное не для нее. В особенности когда прибирать приходиться за мной.

– Да, я так считаю.

– Все намного сложнее, чем тебе кажется.

– А что тут сложного? Ты хочешь играть или нет?

– Хочу.

– Тогда играй.

– Ну да, все ведь так просто! – огрызнулась Шарлотта, хлестая словами, словно плетью. – Видимо, у тебя есть ответы на все вопросы. Ты просто кладезь психологической мудрости. Так легко уладить все мои проблемы! Отправить на прослушивание, и – бац! – задача решена! Будто мне это поможет. Словно ты знаешь что-то обо мне.

– Я лишь указываю на очевидное, – побарабанил я пальцами по стойке.

– На то, что я трачу время? И это говорит человек, который забился в свою комнату, ничего не делает и никуда не ходит. Никогда.

Я пораженно открыл рот. Мне стало плохо от мысли, что мы с ней схожи в некоем подобном.

– Ты же не пытаешься сравнивать нас? Твоя милая боязнь сцены и рядом не стоит с теми руинами, в которые превратилась моя жизнь. Надеюсь, ты это понимаешь? Эти две вещи даже сравнивать нельзя.

– Кто знает, – ее голос стал странновато низким и хрипловатым. – «Боязнь сцены». По-моему, довольно неплохое выражение, подходящее к нам обоим.

– Нет, Шарлотта. Со мной покончено. Я теперь вроде поучительной истории. Не трать свою жизнь на ожидания, будто что-то придет к тебе само. Иди и хватай это, забирай себе. Никогда не знаешь, когда все рухнет.

– Все уже рухнуло, – прошептала она.

Ее тихие слова разрезали мой резкий тон всезнайки, точно нож масло, и я оцепенел. В ушах громко стучал пульс.

– О чем ты?

– Неважно. Мне не следовало это говорить, – Шарлотта шмыгнула носом.

Она плакала. Я довел ее до слез, черт меня побери.

– Шарлотта…

– Ты не единственный, кто что-то потерял, ясно?

Вот она: боль, эхом отдающаяся в каждом ее слове. Сейчас она вся тут, передо мной, и от ее глубины мое сердце болезненно сжалось.

– Кто? – Кто сделал это с тобой, Шарлотта? Кому мне надрать за это задницу?

– Мой брат, – она сглотнула слезы. – Он умер. В прошлом году. Он ушел и забрал с собой мою музыку. Или она потерялась. Не знаю, как или почему, но… я не могу ее найти. Поэтому не хожу на прослушивания. Понятно?