Свет мира

Он протянул ей руку и тут же выдернул ее обратно. Он оказался даже настолько жесток, что подстегнул ее лошадь, когда та переходила через ручей. Но вот лошадь вышла из ручья и оказалась в другой округе.

Скальд поспешно отправился назад. Его шаги были легки, как шаги преступника, покидающего место преступления, или же человека, прошедшего очищение огнем, однако бежать он боялся, чтобы не обидеть ее, если она обернется, но по мере того, как расстояние между ними увеличивалось, он все прибавлял шагу, не чувствуя себя в безопасности, пока она не скроется из виду. Когда же она наконец скрылась за холмом, он бросился бежать. Он был готов бежать на край света. Он бежал изо всех сил, семимильными шагами, перепрыгивал через все, что попадалось ему под ноги, летел. Никогда раньше он, да и никто на свете, так не бегал. Он бежал без всякого усилия, легко, это был сверхъестественный бег, это было освобождение, это была сама свобода. Земля под ним казалась маленькой, как с высоты орлиного полета. Он пел, кричал, звал троллей, богов и эльфов, в которых никогда прежде не верил, в одной лощинке он начал даже кувыркаться. Он то делал несколько шагов на руках, то простирал их к небу и со слезами благодарил Всемогущего: Боже, Боже, Боже!

Наконец он распростерся на земле среди зарослей высокогорной карликовой вербы и вереска, свободный человек под синевой небес, и слушал биение собственного сердца. Нет на земле ничего прекраснее, чем быть выпущенным на свободу из тюрьмы. Это было самое восхитительное из всего, что ему, да и вообще кому бы то ни было, случалось переживать. Ему казалось, что детство снова возвращается к нему со всеми своими таинственными звуками.

Глава двадцатая

Светлой ночью свободный человек сходит на берег в Свидинсвике. После шести лет тюрьмы он видит этот поселок в свете новых надежд. Ему нет еще и двадцати пяти лет.

Поселок спит, слышны только глухие ночные крики птиц, легко парящих над неподвижным, белым как молоко морем. Юноша и девушка договорились, что она будет ждать его у себя дома, когда он вернется после этой поездки. От нетерпения, от сознания, что он встретится с ней как свободный человек, без участия Бога и людей, у него кружится голова, в крови пробуждается блаженное беспокойство, горячо пламенеют щеки, тело охватывает неестественная легкость, словно в самом начале опьянения.

Подходя к ее дому, он заметил, что она мелькнула за занавеской в своей комнате. Он прикрыл калитку как можно тише. Едва он ступил на крыльцо, дверь отворилась, будто сама собой. Она стояла за дверью, она протянула ему руку, быстро провела его через порог и сени в свою комнату и осторожно заперла за ним дверь. Потом она подошла к нему. Не говоря ни слова, они прильнули друг к другу, топя в поцелуях свое смущение.

А ночь все шла. Все нити жизни сплелись в одну нить, все ее истоки вернулись к своему началу, царила одна любовь. Первые лучи солнца застали мужчину и женщину обнаженными, улыбающимися друг другу вечной улыбкой рода человеческого, и крики птиц теперь звучали уже громче, и море подернулось рябью от утреннего ветра, и они начали шепотом рассказывать друг другу историю своей любви.

— Как могло случиться, что все эти годы ты был ее пленником? — спросила девушка.

— Я не был ее пленником, — ответил скальд. — Я был пленником тех, кому тяжело. Но когда ты посмотрела на меня там, в сушильне, и спросила: «И ты позволяешь, чтобы тебя вернули?» — я почувствовал, что в моей жизни что-то произошло и что я уже никогда не смогу быть прежним.

— Здесь, в этой комнате, будет твой дом, если ты захочешь. Отныне ты будешь жить так, как подобает скальду. У тебя никогда ни в чем не будет недостатка. У нас здесь у всех легкая рука, все, к чему мы ни прикоснемся, начинает жить.

В лучах рассвета он оглядел эту комнату, которая превосходила красотой все человеческие жилища, растроганный, благодарный, онемевший, словно грешник, очутившийся после смерти в раю. Неужели правда, что в этом великолепном жилище он сложит бессмертные песни своих зрелых лет и напишет толстые книги о великих героях, героях, может быть, и не вполне достоверных, но все же более достоверных, чем живые люди, героях, которые обновляли мир или по крайней мере делали красоту более необходимой, чем раньше? Неужели правда, что он будет стоять, задумавшись, у этого окна за занавеской в летние погожие дни и смотреть, как небо отражается в морской глубине? Неужели правда, что зимними вечерами, когда снаружи доносится свист ветра и рокот моря, он будет спокойно сидеть здесь, у очага, окруженный преданностью этой женщины, олицетворяющей все самое благородное, что только есть в человеческой жизни?

— Сейчас я пойду и сожгу свою халупу со всем ненавистным мне скарбом, — сказал он.

— А что скажет на это владелец поселка? — спросила она.

— А кто что может сказать, если я сжег свой дом, потому что он мне опротивел? — сказал он. — Представляешь себе, как приятно смотреть, когда твое прошлое вместе с пламенем взовьется к небу и ты восстанешь из пепла новым человеком?