Свет мира

Староста тут же вразвалку отправился вместе с Оулавюром к камням, но юноша никак не мог поспеть за ним, видно, ноги у юноши чересчур выросли, к тому же они были не иначе как разной длины и длина их поминутно менялась: то одна нога становилась длиннее, то другая, он никак не мог приноровиться, чтобы делать широкий шаг той ногой, которая в эту минуту была длиннее, да и идти по прямой ему тоже было не так-то просто, раза два он чуть не угодил в канаву, вдобавок ко всему голова у него кружилась, как будто он заболел вертячкой.

— Что это с тобой, мерзавец? — спросил староста. — Ты пьян, что ли?

— Нет, — ответил юноша, — просто у меня чересчур выросли ноги.

— Врешь ты все, — проворчал староста.

Вокруг них столпились ребятишки, игравшие в придорожной канаве и возле изгороди из колючей проволоки, они окружили юношу, потому что он был слишком длинный и шея у него была замотана шарфом, они издавали дикие вопли, словно звери, попавшие в капкан. День был чудесный: солнце сверкало на безупречно чистом небе, волшебно синело море, безмятежно зеленели луга. Ребятишек все прибавлялось. У юноши потемнело в глазах, он споткнулся о камень и чуть не упал. Ребята завыли, заулюлюкали и стали осыпать его градом насмешек. Некоторые развлекались, подставляя ему ножку, чтобы он снова споткнулся. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы ребятам не подвернулось развлечение еще похлестче. Из-за угла дома вышла старая полуслепая женщина, она шла, ковыляя, нащупывая палкой дорогу. Увидев ее, ребята оставили Оулавюра и бросились к ней с воплями: «Гудда с колокольчиком! Гудда с колокольчиком!» А другие побежали навстречу двум пьяным мужчинам, которые, стоя посреди дороги, то и дело обнимались, словно жених с невестой, и накинулись на них с бранью и насмешками.

На берегу фьорда человек тридцать или сорок таскали камни. Некоторые, примостившись на больших каменных глыбах, вбивали б них железные клинья. Над берегом простиралась благоухающая вересковая пустошь, а вдали за пустошью горную гряду рассекала зеленая долина, пестревшая лугами и болотцами. Таскание камней происходило в мрачном похоронном молчании, которое никак не вязалось с восторженным гомоном птиц, доносившимся с лугов и болот. Тупая холодная обреченность лежала на лицах людей, таскавших камни, словно легкий полет птиц, радостный весенний пейзаж, тепло синего сонного фьорда и мшистых горных уступов не имели к ним никакого отношения. По-видимому, эти люди отбывали здесь наказание за какие-то чудовищные преступления. В их безобразных одичалых лицах жило проклятие, которого, казалось, уже не стер бы никакой оправдательный приговор, не смыла бы никакая реабилитация. Разочарование в себе и полная безнадежность навсегда застыли на их лицах, эти люди срослись со своим несчастьем, они целиком признали и свои преступления и то, что не могут искупить их иначе, как проявив безоговорочную покорность и смирившись с позором угнетения; у них не было надежды даже на каплю милосердия. В чем же провинились эти несчастные? Какие преступления повлекли за собой столь страшное наказание, запечатлевшееся во всем облике этих детей горя и страдания, в их отчаявшихся, посеревших лицах, заросших щетиной, в их жалких лохмотьях, которые чьи-то могучие воля и суд, очевидно, в насмешку, напялили на их сгорбленные, костлявые и изможденные тела?

Неподалеку от берега какой-то человек скакал взад и вперед на норовистой лошади, держа на поводке другую, в безветренном воздухе пыль тучей висела над сухой дорогой.

— Что там еще за скачки? — спросил староста.

— Это он объезжает лошадей, — ответили люди, таскавшие камни.

Староста повел за собой подопечного прихода; потом они подождали, пока всадник не подъехал к ним. Подъезжая, он едва не сшиб их с ног. На нем был пиджак, котелок, целлулоидный воротничок, пенсне, зубы у него были вставные, его молодые горячие лошади были взмылены и громко храпели.

— Чего тебе надо, приятель? — спросил всадник.

— Что надо, то надо, — отвечал староста. — я сам знаю, чего мне надо.

Всадник слез с лошади, костюм его был в пыли и конской шерсти, он потрепал лошадей и ласково заговорил с ними, не изъявляя ни малейшего желания узнать, что за дело у старосты.

— Возьми у меня этого парня таскать камни, — сказал староста.

— Послушай, дорогой, за кого ты меня принимаешь? — спросил всадник, он сильно картавил.

— Скажи спасибо, милый Пьетур, что тебе не дали прозвища еще почище, чем Три Лошади, — сказал староста.

— Пошел ты к черту, — разозлился всадник, он хотел вскочить на лошадь и ускакать, но староста схватил лошадь под уздцы.

— Я староста прихода или нет? — спросил он.

— А я директор Товарищества по Экономическому Возрождению или нет? — спросил всадник.

— Директор, но стал ты директором только благодаря приходу и общественности. Вот этот дурень, что пришел со мной, — слишком тяжелое бремя для наших налогоплательщиков, поэтому я требую, чтобы Товарищество по Экономическому Возрождению помогло приходу.