Свет мой

…В библиотеке — никого, одна Тать Сановна: мух газеткой бьет и на счетах косточки откладывает.

— Сорок три штуки! — гордо и радостно объявила она появившемуся Ваньке. — Тебе чего?

— Книжку… — замялся, застеснялся Ванька.

— Какую… — На молочно-сдобном личике библиотекарши еще не остыл розоватый азарт охотника и победителя.

— Я сам поищу, — Ванька с боязнью подошел к стопке книг на столе. Вот она! Он сразу увидел, узнал… С обложки на него смотрел грустными синими глазами мальчишка… на курносом лице — конопушки… только вот — лохмоголовый…

Ванька, затаив дыхание, взял книжку и, открыв ее на первой страничке, прочитал: «Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца назад…» и — сильно захлопнул книгу. «Три месяца… три месяца… отданный… отданный…» — непроизвольно шептали губы, и слезы сами покатились из глаз. Боясь громко расплакаться, Ванька бросился стремглав из библиотеки, из детского дома в сад, в укромное место.

Долго сидел Ванька на самой дальней скамейке, не решаясь открыть книжку. «А что ее читать… — думал он. — Я и так все про себя знаю и про мамку тоже, и про папку…»

Отец бросил их, когда ему, Ваньке, было семь лет. Ушел к другой красивой тетеньке. Отец, как говорила мамка, задурел от того, что его на какой-то гулянке опоили бражным приворотным зельем, настоянным на одурнике. Опоили, а потом пришили отцову рубаху медной ниткой к юбке заезжей медички. А он дурак, мать и это часто повторяла всем, а он дурак самородный рыжий конопатый… поластился на красоту. А с лица — воды не пить…

Потом поехало-пошло… как с горы крутой и длинной: голова — ноги, голова — ноги… и сам черт не разберет.

Через полгода мамка вышла замуж за Николая, привела Ваньке нового «папку». Ничего вроде мужик был… веселый. Целыми днями гармошку ломал да песенки пел, Ваньку учил «цыганочку» выплясывать… Такой свисток… хоть на все четыре стороны света с утра до ночи… Такой, что у него в рыжей бороде сверчки цвиркали, а из-под пальцев на пуговках гармони бабочки разноцветные выпархивали…

Не понравился чем-то мамке — выгнала.

Второго — все звали-величали уважительно Филиппом Васильевичем. Ваньке он понравился: большой и сильный. Принес Филипп Васильевич с собой в их домишко запах стружек и скипидара. Вообще от него веяло, как от снежных далеких вершин, непонятным волнением.

Через месяц Ванька уже мог твердо держать в руках топорок, работать немного рубанком, сверлить дырочки коловоротом… А еще через месяц Филипп Васильевич ушел. Мать кричала с крыльца вдогон: «Катись баско по Малой Спаской!..» — и дома долго и зло плакала.

Филипп Васильевич на росстани за последними домами обнял, поцеловал Ваньку, попрощался за руку, сказал: «Расти, Вань, быстрей. Расти большой да будь с душой». Махнул рукой, повернулся и пошел прямиком в степь: в одной руке — чемоданчик с инструментом, в другой — шляпа. Ванька стоял и ждал: надеялся, что Филипп Васильевич вдруг да раздумает, вернется…

У мамки же… не заржавело: пошла — нашла. Нового «отца» в народе обзывали — за глаза и в глаза — по-иностранному, Вермутом. Он быстро выучил Ваньку курить, ругаться… так, что мать в изумлении била себя по бедрам и восхищенно округляла черные цыганские глаза: «Во, дает! Настоящий мужик растет! В обиду себя не даст…» Отчим выпячивал куриную грудку и сипловато кукарекал: «Со мной, едрит корень, не пропадете! Я любому фраеру глаз вырву и в ж… вставлю…»

Остальных «папок» Ванька плохо помнил: все они на одно пьяное кривое лицо. И мамка быстро постарела. Какая-то злая и колдовская сила смыла с ее цветущего лица яблоневый жар щек, веселый блеск ярких глаз… И голос у нее стал хриплым и крикливым, и походка, будто не по земле твердой ходила, а по зыби болота.

Летом с мамкой случился «колотун», припадок. Сидела, рукодельничала… и вдруг упала с табурета, забилась головой об пол, со рта — пена, в лице — ни кровинки… Ванька так испугался, что три дня не мог говорить: язык во рту задубел и не слушался…

От этих воспоминаний Ванька вздохнул, даже замерз чуть-чуть, хотя было не по-осеннему тепло, и на земле и в воздухе — все вокруг освещенно, осиянно тихим светом костров высоких осин и берез.

Мамку вскоре увезли в больницу, а потом отправили на лечение в другой город, в какое-то ЛТП. Ванька даже во сне видел это ЛТП. В бело-яблочном саду — белое старинное здание с двумя рядами колонн, с высоким крыльцом, на котором лениво отдыхают два улыбающихся льва, недалеко озерко круглое, посредине — белые лебеди, на берегу — белые же лодочки, а по дорожкам, желтым и красным, ходят в золоченых одеждах красивые веселые люди… и мамка среди них… смеется чему-то…