Свет мой

Мучаюсь, лежу, жду ночи. Все! Вышел весь Василий Суханов, солдат русский. Вышел весь — и плохой, и хороший. Ни души, ни мыслей во мне — дерево деревом, а в голове боль такая: по мозгам сверчок-дурачок своим смычком зудит. Все. Кончать надо. Блазнится опять: тараканы усами скрипят, а вода под краном сама с собой разговаривает человеческим голосом… Кое-как уснул. Проснулся ночью или просто приснилось-привиделось: мать моя, матушка рядом сидит, на меня смотрит, седой головой качает, плачет: «Где ж это ты, Василий-Василек, соколик ясноглазый, летаешь-бываешь? Кто ж это, чаромудрый, память твою зашиб, заел-зажевал и на ветер-пыль выплюнул? Пошто забыл мать родную? — торкнула она меня кулачком сухоньким в грудь. — Пошто?!..»

Плачет мамушка, слезы капают, горючие.

«Смерть ко мне каждый день ходит, — слышу ее тихий голос, — каждый день… Пока отговариваюсь: мол, подожди, смертушка, вот-вот сын приедет-прилетит, тады вся твоя. Эх, сына, знаешь, как трудно, в глаза смерти смотреть! Устала я… Сил во мне никаких нет. Тебя бы хоть полглазочком глянуть да помереть спокойно. Пошто обижаешь меня, сынок? Я ли тебя худому учила? На-ка глянь-ка в зеркальце мое…»

Поднесла мамушка свою маленькую ладошку к моему лицу… глянул я, вижу: двор наш песком желтым посыпан, куры ходят, петух Петрован на поленнице важно стоит, женщина какая-то Чернушку из двора выгоняет… А мамушки моей нигде нет. Женщина та… махнула Чернушке рукой: мол, иди, иди, кормилица, иди… Затем повернулась ко мне лицом. Светлана! Свет мой!..

Проснулся, пот с меня — градом. Прошибло всего. Не может быть, думаю. Не может такого быть! Сон это.

Да-а… Уму непостижимо — какие в себе человек силы таит?! Тайна из тайн…

Тут же на какой-то станции выскочил: перво-наперво в баню, в парикмахерскую. Жарил себя, жарил, как вшу какую, ни один веник об себя обломал — дурь пьяную выбивал, ни одну шкуру с себя спустил… Вышел… как из преисподней, почти новенький. В магазине приоделся с ног до головы и — полетел-поехал-покатился домой.

Что ты! В рот — ни грамма! До сих пор друзья в застолье корят.

Эта белоглазая стерва так в меня впилась — с мясом не оторвешь. Все на уме: где бы, как бы опохмелиться. Выдержал. Трясло всего, крутило, в тоску гнало… Вспоминать страшно. Теперь рассказывать легко…

Верно сказано: любовь сильнее смерти. Вот любовь и победила. Ну, кратко: вся правда вышла — Светлана с Ликой у нас дома, а мамушки-мамы моей нет… Умерла. Не дождалась сына беспутного. За неделю до моего приезда ушла… Так-то вот. Пошел я в тот же день, как приехал, на кладбище. Землю бы ел, еще раз глаза бы потерял, только б у нее живой прощения попросить, горе с ее души снять. Ведь ждала меня. До последнего часу ждала!

Может, и нет мне прощения. Все думаю: к жизни каким чудом меня вернула? А вот простила ли?

Тяжек камень, когда на душе лежит. Тяжек… Ладно, пошли. Слышь, Светлана Петровна какой уж раз кличет Пошли…

Ванька Жуков из детдома

— Ванька!

— Жук!

Ванька Жуков, девятилетний мальчик, лопоухий и большеглазый, испуганно оглянулся на крик Дылды и Колбасы.

— Не боись! — Как петух к воробышку подлетел долговязый Дылда к Ваньке и с ходу щелканул его по лбу. — Айда в библиотеку! Там…

— Там книжка про тебя! — выпалил Колбаса, краснощекий и толстогубый увалень, вынырнув из-под руки Дылды.

Ванька ничего не понял.

— Цыть, колбаса собачья! Поперед гуся утя не ходит! — Дылда рассерженно ткнул Колбасу пальцем в живот. Колбаса мячиком отскочил в сторону, обидчиво сказал:

— Попросишь еще у меня резинки жевательной или сигарет с фильтром… шиш получишь. — Шмыгнул широким утиным носом и покатился колобком прочь по коридору.

Дылда, широко расставив ноги, молча, не мигая, смотрел на Ваньку, словно видел его в первый раз, хотя в рыбьих неживых глазах — скучная бесцветная вода.

— В библиотеке… — Дылда нехотя выплевывал слова… будто шелуху семечек… — книжка «Ванька» называется… Ха-ха-ха! — неожиданно развеселился он. — В книжке-то тебя забыли постричь!

— Про меня? — Ванька вмиг забыл о своем страхе. — Про меня? — Не верил он. — Как это?

— Я, што ль, знаю! — Дылда и в самом деле не знал. Не знал, как быть теперь с этим мелюзгатым пацаном, о котором книжка написана.

— А. П. Чехов написал! — гордо подбоченился Дылда, словно сам и сочинил эту книжку. — Я смотрю — «Ванька»… и — нарисован — ты. Спрашиваю у Тать Сановны: это про какого Ваньку? Она говорит спокойно: про Жукова. — Дылда потрогал свои большие уши. — У меня аж хлопалы завернулись! Ну я и дернул с Колбасой тебя искать. Айда…

— Дронов! — В коридоре у входной двери стоял физорг, по прозвищу «Фашист». — Дронов! — Металлический голос брезглив. — Дронов! Ты у меня на этой неделе еще лещей по шее не получал?

— Не получал… — виновато ссутулился Дылда и заковылял к физоргу. И куда у Дылды жар перьев и звон шпор делся? Как курица мокрая стал… Ванька не стал ждать грома на свою голову: молния рядом сверкнула — нечего капли ртом ловить, а бери ноги в руки и — тикай… Ванька так и сделал: быстренько юркнул в боковой коридорчик.