Свет мой

Мне почему-то видится артистка — молодая и красивая вольная женщина. И — «веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука»… За стеной я часто слышу плеск гитары, высокий женский голос, поющий русские и цыганские романсы, смех детский, разговоры непонятные…

Хозяев я ни разу не видел, а вот с гостями этой квартиры уже здороваюсь. Идут они, поднимаются на третий этаж, с радостными лицами, с ожиданием чего-то, с нетерпением в глазах.

…Однажды, осенней тихой порою, я, походя к своему дому, услышал музыку Тяжелые кованые звуки медно бились о коробки многоэтажных зданий. У нашего подъезда — толпа. Сердце непроизвольно кольнуло…

Гроб уже вынесли — люди прощались.

Я подошел и увидел лицо женщины. Странно знакомое лицо! По-мужски скуластое, оно, пожалуй, было чуть-чуть ироничным. Казалось, что покойницу смущает нелепый обряд прощания, громогласность музыки; спокойная уверенность губ, большой чистый лоб, прямой нос, подбородок с ямочкой…

Рядом с гробом на табуретке лежала черная бархатная подушечка, на которой покоилась скромного серебристого цвета медаль «За Отвагу».

…Проходят дни, месяцы. Но в чужую дверь не стучат, не звонят. Не спешат в эту квартиру в непогодь, заполночь. Там живут другие люди.

А мне порою бывает грустно от того, что я не постучал в свое время в эту дверь.

Красная рыба

За столом веселье, разговор…

— Вам балычка? Семушки?

— Спасибо.

— Икорки зернистой не желаете? Паюсной, может? Да не стесняйтесь, кушайте, будьте как дома. Рюмочку коньяку?

— Ха-ха-ха! Вы, право, шутник. Выдумали же: клопами пахнет. У нас только высший сорт, армянский. Можно сказать, полный генерал… А как насчет водочки? «Кристалл». Рижская. Со знаком качества.

— Спасибо. Я не пью.

— Ну-ну! Обижаете. Приголубьте. Вы же мужчина, вон какой! В полном соку… Извините, я хотела сказать: в полной силе.

— Бывает…

— А что? У вас язвочка? Это сейчас лечат. Я дам вам телефончик… Знаменитый специалист, сам Толин! Профессор!

— Спасибо. Здоров, как бык!

— А вы случайно Досифея Петровича не знаете?

— Профессор?

— Что вы! Стоматолог, золотых дел мастер, так сказать… У меня, видите, целехонькие. Элочке надо. Правда, говорят, нынче фарфоровые в моде.

— Не в курсе.

— А вы слышали, Пугачева прилетает? Как! Ну, голубчик, от культурной жизни отстаете. Весь город на дыбы, а вы — не в курсе. Отстаете, отстаете… Может, вам билетик достать?

— Спасибо.

— Экий вы… Все спасибо да спасибо… а за спасибо деньги не платят. Ха-ха-ха!

— А как вам наш телек понравился? Не заметили? Японский! «Сони»!

— Красивый…

— Еще бы! И цена ему красивая. Хотите кофе? Растворимый, черный, бразильский. «Касик»!

— Пожалуйста, не беспокойтесь.

— А вы, извините, что кончали?

— Не понял?

— Наш университет?

— Нет. Горьковский…

— Горьковский?!

— Да. Университет жизни.

— А-а-а… Неплохо зарабатываете?

— В круговую семь-восемь кусков.

— Кусков?

— Да, до восьмисот рублей в месяц.

— О-о-о! Министерская должность?

— Должность хорошая, рабочая. Рыбак я.

…За столом веселье, разговор… Хрусталь перемигивается светом, переливается звоном, взрывается шампанское, женское — «Ах!», коньячные наперстки то и дело тянутся к губам тонкошейных бутылок со звездочками на груди; фужеры задумчивы в иглистом мерцании вина, замерли балеринами на одной ножке; салатницы, чашки с золотыми каемочками, серебряные ложки, вилки, ножи… Все как «в лучших домах Лондона», — сказала бы хозяйка — вальяжная, сытая, выдрессированная легкой жизнью дама. Красивая. В теле баба. Крепкая. Ее бы к нам, на работу…

Ей-богу, скучно мне за этим столом. Устал я в отпуске от безделья. Сейчас бы к себе, на Камчатку! Эх, веселая в эту пору там работа!

…Горбатя чистые и быстрые струи речек, обдирая бока в кровь, прет на нерестилища кета, горбуша, прет ради продолжения рода своего, прет… и потом измочаленная, страшная в своей метаморфозе, скатывается в моря. Но это потом…

Я по-английски покидаю веселую компанию и выхожу на свежий воздух. Степь пахнет горькими травами, а в ночном небе плывут созвездия Красных Рыб.

«Черт возьми, — думаю я, — сколько труда, пота, сколько недоспанных ночей, нервов, страха, наконец… Ради чего?»

И в голову приходит странная и дикая мысль — не отстукать ли телеграмму своему начальству в Управление: прошу уволить по собственному желанию…

Нет, не поймут. Скажут: на легкую жизнь потянуло маримана. Не поймут.

Собственно, и желания-то у меня такого нет. Трудно представить даже, как это я буду без моря…

— Но — обидно же! Ей-бо, обидно: неужели я вкалываю, чтобы сладко и вкусно выкушивала  м о ю  р ы б у  эта оранжерейная дамочка и ее компания?

Вижу воочию, как она берет холеными пальчиками розовую прозрачную дольку кеты, ноготки на пальчиках в темном коричневом маникюре, точно затаились жуковины, таракашки, слышу бархатный ленивый голосок: «Кушайте, кушайте. Вчера этой радости добыла. Ну, конечно, по блату. Какой разговор! Блат — нам лучший брат! Ха-ха-ха!»

Черт! Куда вы плывете, созвездия Красных Рыб?!

Клара