Такая тяжесть вдруг налегла на сердце, что Аржанов с ненавистью отдернул руку и, не взглянув более на незнакомку, ломанул через рощу, не разбирая дороги.
Какого черта?! Пусть идет сама, куда ей надобно. Себе-то можно не лгать: он все равно не потащит ее на расправу в полицию, хоть и взята была девка, что называется, на месте преступления. Так зачем она ему, зачем лишняя докука и непонятное томление?
Он выбрался из кустов к малой речушке с пологим бережком, огляделся.
Куда это его занесло? Какие-то овраги… Темнота, ночь, ишь ты, будто темно-синий бархат! А что за речушка? Так себе, канавка, но пахнет свежестью, в темноте кажется глубокой-преглубокой и струится меж травы так медленно, что чудится вовсе неподвижной.
На черной глади слабо колыхалась искорка. Аржанов поднял голову: это звезда проглянула меж влажных облачных преград, нашла-таки дорожку. А она…
Не баба… Он стиснул кулаки. Какая бы ни была эта… Нельзя ее бросать в таком опасном месте! А ну как набредет на лихого человека – что с нею сделают? И этот грех ляжет камнем на душу Аржанова. А вдруг Федька не врал? Вдруг и впрямь девка сделалась жертвою чьей-то злобы, чьей-то расчетливой мести? Может быть, не случайно Самойлову именно нынче донесли, что в казарму придут веселые женки? А ведь они, небось, туда что ни ночь шастают…
Как же это он сразу не увязал благонамеренный донос со странным поведением девушки? «Дурак, дубина ты стоеросовая, а не сыскарь! – яростно сказал себе Аржанов. – И не мужчина, а бабья утирка, если бросил женщину, какую ни есть, одну в опасном месте!»
Он кинулся туда-сюда, пытаясь вспомнить, откуда пришел на эту поляну. О Господи, вот уж тьма! Куда, спрашивается, бежать? Где ее искать?!
Аржанов в отчаянии воззрился на звездочку, как бы ища подмоги у небес, как вдруг почуял за спиной нечто. Будто бы легкий вздох.
Оглянулся – что-то толкнуло в сердце. Она! Она была здесь! Платье таяло во мраке, а лицо светилось в ночи, будто бледная луна.
Не помня себя, Аржанов кинулся к ней, схватил за руки:
– О Господи! Ты здесь! Слава те… Не ушла?
– Куда ж мне идти? – слабо отозвалась она, и звук ее голоса заставил Аржанова замереть. Эхо… эхо давнего счастья!
– Ну, куда? – проговорил он, отгоняя призраков и пытаясь обрести покой. – Ты ведь живешь где-нибудь?
– Не знаю, – сказала она задумчиво. – Не помню.
– А кто ты? Как зовут? – спросил он жадно, с надеждой, но тут же постарался утихомирить неразумное сердце: что ему в ее имени? Ведь того имени он никогда не знал, не с чем сравнить.
Девушка так старательно задумалась, что даже брови свела.
– Не знаю, – наконец сказала она удивленно. – Я имени своего не знаю… – И опустила голову, словно стыдясь.
– О Господи, – вздохнул Аржанов. – Что же мне с тобой делать, а?
Она чуть заметно повела плечом: мол, и этого не знаю! – и вовсе понурилась. Ветерок тронул листву, Аржанову почудилось, что она всхлипнула… и сердце у него перевернулось! Резко привлек к себе:
– Не плачь, ну что ты? Не плачь! Я тебя не оставлю!
Почему-то казалось, что он умрет, если увидит хоть одну ее слезу, но она, доверчиво прижавшись, повернула к нему спокойное, чуть улыбающееся лицо:
– Я не плачу. Просто так, думаю… не понимаю. А ты кто?
Она, как слепая, легко провела пальцем по его лицу.
И тут Аржанов понял, что дело плохо…
Вся кровь его закипела, голова пошла кругом, и потерял ее Аржанов, потерял! Застонав, уткнулся в нежную шею губами, бормоча исступленно:
– Дай утеху телу моему! Дай!
Ох, так вот что томило его с первого мгновения встречи! Он захотел ее… нет, не так. Он возжелал, взалкал ее – как умирающий от голода и жажды алчет пищи и питья, как удушаемый алчет глотка воздуха. Если она сейчас оттолкнет его, если бросится бежать, он будет влачиться за нею на коленях, цепляясь за подол, умоляя не уходить, не оставлять его одного в этой жизни, не то он оставит эту жизнь, потому что не сможет… не сможет…
«Что со мной? – прорывался сквозь шум в голове чей-то незнакомый голос. – Что со мной? Я сошел с ума. Меня отравили! Я умираю без нее… Не могу жить!»