Свет мой, зеркальце, скажи…

Радостная и намокшая вскочила в плохо освещенный, как всегда, подъезд. И стала подниматься на третий этаж по крутой и стоптанной лестнице.

И сердечко мое опять тревожно сжалось. Оно всегда почему-то с необъяснимой тревогой сжималось, когда я входила в этот подъезд, невзирая на такие приятные домашние запахи жареной картошки и украинского борща, сразу ударявшие в нос. Дом был жилой и представлял собою не до конца расселенные коммунальные квартиры.

Третий этаж занимала наша «контора», с не совсем понятным для непосвященных названием – «ТАСС-РАТАУ». А над нами еще, на последнем – четвертом этаже, вперемешку с обычными квартирами находилась организация, которая называлась «Инспекция пробирного надзора».

Немногочисленные работники заведения с таким странноватым наименованием занимались тем, что ставили «пробу», удостоверяя подлинность драгоценных металлов (или неподлинность). Их посетителями были, в основном, не всегда осмотрительные советские потребители, приобретавшие золото «с рук». По ошибке они почему-то всегда заходили сначала к нам, тихо и настороженно интересуясь с порога: «Это у вас проверяют золото?»

(Серебро тогда не проверяли, оно, вообще, стоило копейки. Чего нельзя сказать о сегодняшних временах – в смысле стоимости серебра и его подделок).

Мы переадресовывали незваных посетителей этажом выше, невесело шутя между собой: как же надоела уже эта неиссякаемая «золотоносная жила»…

Это теперь я отчетливо понимаю, от чего сжималось мое сердце, когда я входила в единственный подъезд того дома.

У означенного места была, очевидно, какая-то своя, не очень хорошая аура или энергетика. И душа невольно холодела, считывая, помимо моей воли, эту невидимую и необъяснимую «информацию», лишь только я переступала порог этого дома. Или острым предупреждением напоминала о себе интуиция? Не знаю. Каким бы словом я не назвала это ощущение сегодня, но оно было. Что-то такое я чувствовала…

А еще занозой в душе засела эта жуткая, какая-то почти «шекспировская» трагедия, разыгравшаяся до моего появления здесь, в семье руководителя местного подразделения ТАСС…

Когда я приступила к исполнению своих служебных обязанностей, он уже не работал. Но всё произошло настолько недавно, что у всех сотрудников эта история была на устах. Бывший начальник находился под следствием, и вскоре должен был состояться суд.

Я никогда не была согласна с великим классиком в той части его утверждения, что все семьи счастливы одинаково. Полагая, что счастливы бывают тоже по-разному. Как впрочем, и несчастны.

Никто не мог знать тогда (кроме главных действующих лиц той давней истории, разумеется,) отчего в их благополучной, а, возможно, и даже счастливой для стороннего глаза семье, случился этот адюльтер… Отчего молодая замужняя женщина, ей было тогда года тридцать два, мать двоих детей, решила завести любовника? Скуки ради или от большой любви… Быть может, она строила с этим человеком далеко идущие планы своей будущей жизни? Как бы там ни было, но однажды тайное стало явным.

Самолюбие сорокалетнего мужа и отца было уязвлено. Разговор происходил поздним вечером, почти ночью. Эмоции, эмоции… Неожиданно мужчина схватил рапиру, висевшую, как украшение, на ковре в спальне. Рапиру, которой он фехтовал когда-то в молодости. В порыве гнева, размахивая ею, он, то ли царапнул, то ли сделал небольшой прокол на плече своей жены. Тут же жутко испугался. И повез ее в травмопункт.

Там они, очевидно, не смогли ничего толком объяснить из-за пикантности ситуации. Там – в травмопункте, медработники, вообще, не смогли понять, зачем эти люди приезжали. Царапину или ранку ей смазали йодом. Даже профилактический укол от столбняка не сделали. А через несколько дней женщина скончалась от заражения крови…

Так рапира, провисевшая много лет в спальне в качестве украшения, по «закону жанра» и роковому стечению обстоятельств сыграла роль ружья, выстрелившего в последнем акте… История жуткая. И понятно, что никто и никого не хотел убивать…

На момент случившегося тот человек был не только главным редактором местного отделения ТАСС, но еще и исполнял обязанности заведующего, который находился в то время на длительном больничном по случаю перенесенного инфаркта. То есть, занимал сразу две главные начальственные должности, которые были под пристальным оком обкома партии, так как являлись в советские времена номенклатурными. И тут такое… И где – в среде партсовноменклатуры…

Не могу не вспомнить сейчас, когда пишутся эти строки, много лет уже спустя после описываемых событий, высказывание известного сатирика, родившегося в Одессе и вспоминавшего те времена в какой-то телевизионной передаче. «Украина семидесятых, – сказал Михаил Жванецкий, – это Германия тридцатых. Настолько всё было идеологизировано».

Я же к семидесятым, означенным сатириком, обязательно приплюсовала бы сюда еще и «доперестроечные» восьмидесятые. Как же всё было строго-идеологизировано! Особенно, в тех структурах, которые имели непосредственное отношение к прессе, радио, телевидению.