Свет над океаном

«Нодар, у вас всё в порядке?»

Он открыл глаза.

«Ты видишь?»

«Да. Почему «Везувий» резко изменил курс?»

Стремительное, суетливое движение людей вокруг вырвало Нодара из связи. Он попытался снова сосредоточиться, но последний вопрос Мэри будто встряхнул его: «Везувий» изменил курс! Действительно, почему? О чём так таинственно переговаривались несколько часов назад капитан с ихтиологом? Нужно немедленно разузнать… У кого? Прямо к капитану? Да. Слишком всё это тревожно…

Нодар нашёл капитана на верхней палубе. Откинувшись в шезлонге, тот сидел перед низким столиком и дымил сигарой. Несколько секунд Нодар внимательно рассматривал его крупные, тяжёлые черты лица, седые виски, чёрные, лохматые брови, короткую шею… Но во всей фигуре, в полных губах и мягком, каком-то «домашнем» взгляде, которым он скользил по нижней палубе, по лицам пассажиров, было нечто такое простое, располагающее, что Нодар, оставив последние колебания, направился к его столику, коснулся двумя пальцами полей шляпы.

— Хэлло, кэп, мне почему-то кажется, что мы сбились с курса…

Лицо капитана вдруг сделалось каменно-неподвижным, из-под лохматых бровей резанул Нодара стальной холодный взгляд. Эта мгновенная перемена, которая могла бы остаться незамеченной менее внимательным человеком, насторожила и обеспокоила Нодара.

Капитан жестом указал на противоположный шезлонг. Когда Нодар опустился в него, он разогнал пухлой ладошкой клубы сизого дыма и, стараясь казаться совершенно спокойным, небрежно обронил:

— Шторм. Возможно торнадо. Не хочется подвергать скорлупку лишней встряске.

Нодар медленно оглядел громадный корабль. Лохматые брови капитана сошлись на переносице.

— В этот корабль я вложил всё своё состояние, мистер… э-э-э?

— Нодар Кикнадзе.

Глаза капитана неожиданно потеплели.

— О-о?! Грузин? У меня был друг грузин. В ту войну. Я командовал транспортом, он прикрывал меня на подлодке. Мы познакомились в Мурманске. Храбрый офицер! Я возил боеприпасы…

Капитан ронял тяжёлые, будто камни, слова, но в его глазах Нодар увидел нечто большее, чем то, что хотел выразить скупыми фразами этот англичанин.

На траверсе Гельсингфорского маяка нас однажды встретили немецкие торпедоносцы. Он подставил торпедам свою лодку. Если бы не его мужество… У меня на борту было триста человек команды да около пяти тысяч тонн взрывчатки, мистер Нодар. Такие вещи не забываются, неправда ли? Чудесный вечер… Вот, пейте. Он погиб. Выпьем за храбрых.

Он пододвинул к Нодару высокий хрустальный бокал с магнитным ободком на донышке, да краёв наполнил его. Потом чокнулись, и Нодар, запрокинув голову, выпил какую-то смесь — крепкую и горькую. Он думал о том, что капитан явно уклоняется от ответа на прямо поставленный вопрос, но решил не отступать.

— Да, война унесла много жертв… Та война, — сказал Нодар, ставя бокал. — Но некоторых она всё же не научила ничему, — он улыбнулся, взглянул прямо в глаза капитана. — Но вы так и не ответили на мой вопрос, кэп?

И снова выражение отчуждённости появилось на лице старого моряка. Он ответил сухо, почти официально:

— Курс моего корабля, мистер Нодар, — к миру. Я не забыл вашего земляка. Я тогда ещё поклялся его памятью — сделать всё, от меня зависящее, чтобы не допустить развязывания новой войны… И я делаю это.

Последнюю фразу он произнёс с особым нажимом, и Нодар понял, что капитан считает разговор оконченным. Они пожали друг другу руки и разошлись.

Снова оставшись наедине со своими мыслями, Нодар вдруг понял, что он почти физически ощущает, как течёт время, — проходят минуты, секунды… Такого с ним ещё никогда не бывало. Что бы это могло значить? Он опять спустился на нижнюю палубу, но и здесь его не покинуло странное ощущение — казалось, будто всё его тело, каждая клетка заняты только тем, что отсчитывают минуты и секунды. Вглядываясь в лица встречных, Нодар видел, что и они находятся во власти какого-то неясного предчувствия.

Если традиции, освящённые веками, вдруг нарушаются, значит, на корабле произошло что-то неладное. В двадцать часов капитан приказал подать ужин в свою каюту… Команда ела молча, без обычных шуток.

Падал барометр, падало настроение матросов, всё беспокойнее делались взгляды пассажиров. Нет, дело не только в надвигающемся шторме. Да и что такое шторм для «Везувия»? Стоит ли так беспокоиться из-за мелочей?

Казалось, сам воздух напитался вдруг каким-то странным, необъяснимым напряжением, чем-то неопределённым… А что может быть страшнее неопределённости в открытом океане? Но радары спутников по-прежнему фиксировали положение корабля на голубом фоне экранов, по-прежнему доносилось до слуха людей успокаивающее гудение атомного реактора из кормовой части. «Везувий» всё так же равномерно, со скоростью пятидесяти узлов нёсся вперёд. И всё же…

Высыпав на палубу, пассажиры с тревогой оглядывают ночное небо, всматриваются в безбрежную, колеблющуюся даль. Где-то высоко, словно туго натянутая струна, мощным басом проревел тяжёлый самолёт.

— Реактивный, не менее двадцати тысяч, — сообщил окружающим Генрих. — Интересно — куда и от…