Свет ночи

— Ну как не верить, если я своими глазами видел? Начальство — не верит. Перевело на патрульно-постовую, а раньше я с оперативниками был. Они считают, что я — он щелкает по горлу — из-за этого Лебеженинова и увидел. А я в тот день только баклажку пива. Под сериал. Ну, ладно, извините, заболтался…

…От калитки к церкви ведет обсаженная шиповником тропинка. Пахнет прелой листвой, чем-то сладким и пряным. Под ногами влажно хрустит гравий. По боковому ответвлению от тропинки я дохожу до идущей от ворот аллеи, останавливаюсь почти у самой паперти. Могилы справа от нее совсем старые. Некоторые надгробия покосились. На одном, из темно-красного гранита, читается золотом «рал-майо ироти». Я подхожу ближе. Теперь видны и те буквы, с которых позолота сошла. Генерал-майор Сиротинский умер 13 января 1887 года. Дата рождения поросла мхом. Могилы слева поновее. Бетонные плиты. Фотографии. Несколько увенчанных звездами пирамид. Тропинка петляет меж ними, уводит к высокому берегу реки, с аллеи видно, что на берегу могилы совсем новые, над ними уже не нависают тяжелые ветви лип, разве что буйно растет все тот же шиповник. Мне кажется, что за мной наблюдают, но я не оглядываюсь, иду к берегу реки.

Дождь прекращается, выглядывает солнце. Оно освещает мраморные черные надгробия новых могил, на которых выгравированы портреты молодых людей, а даты смерти почти всех близки друг к другу. Я останавливаюсь и слышу за спиной чьи-то шаги.

— Это все наши…

Священник выглядит молодо, редкая бородка еле прикрывает узкий своевольный подбородок, высокий лоб, бледная кожа, тонкогубый широкий рот, чуть впалые щеки. Скуфейка сдвинута к затылку.

— Ваши?

— Да, — священник кивает. — Их поубивали во время второй войны. Первая была в девяностых. Они лежат там, — он поворачивается так, словно страдает радикулитом, тяжело, всем плотным, мускулистым телом. — За церковью. Их отпевал отец Паисий. До того как впал в детство. Для этих места уже не хватило.

— Их отпевали вы?

— Да.

— Кто с кем воевал?

— Те, которые за церковью, между собой. Эти — он кивает на новые могилы — с теми, кто решил поделить то, что было уже поделено. Или — хотели отнять. Значения это не имеет. Никакого. Смерть прибрала всех.

— Кто победил?

— Эти проиграли.

— А у победителей совсем не было потерь? Или победители и побежденные лежат вместе?

— Вместе. Здесь все равны.

Могил здесь около двадцати—двадцати пяти. Большие потери для маленького городка. На черном могильном камне ближайшей ко мне могилы выгравирован в полный рост молодой человек в костюме, в расстегнутой почти до пупа рубашке, с сигаретой в правой руке, опирающийся левой на капот «мерседеса». Можно прочитать даже регистрационный номер. На соседней ни имени, ни даты смерти, ни даты рождения. Черный камень и только надпись — Смелян.

— Это фамилия?

— Это кличка. Здесь таких много.

— Никто не знает его настоящего имени?

— Я знаю. Его друзья поставили такой камень. Потом они погибли тоже.

— А их могила?

— Там, дальше, среди свежих.

— У вас большое кладбище.

— Люди умирают. Так уж заведено.

— Некоторые с этим не согласны. Или пытаются что-то сделать.

— Это ничего не меняет. Бог дает, Бог забирает.

— Получается, не всех. Точнее, забирает, но не полностью.

— Есть такая ложная, вредная теория, будто существуют покойники, которые не знают о том, что они умерли. Будто они думают, что продолжают жить, что не умерли, а их жизнь просто вступила в некую новую фазу. Но есть и такие, которые начинают понимать, что умерли, но этому противятся. С этим не согласны. Бунтуют.

— И тот, чья могила там, среди свежих…

— По этой теории живыми покойниками люди становятся тогда, когда Бог теряет к ним интерес. А те, кто бунтует, хотят интерес к себе вернуть.

— Да, вредная теория.

— Что ж, я иду запирать церковь. Через десять минут буду у калитки. Если хотите продолжить разговор, жду вас возле нее. Провожу до автобусной остановки.