Свет ночи

Тамковская с Извековичем переходят на шепот. На шее Тамковской вздуваются жилы. Я оглядываюсь. В отдалении стоит священник. Он держится двумя руками за висящий на шее крест. Мне кажется, что он смотрит прямо на меня. Священник крестится и быстро уходит, приподняв полы рясы, по высокой траве доходит до аллеи, поворачивает в сторону церкви, теряется среди высоких стволов старых лип. Тут я замечаю опознававшую меня женщину, сестру убитого, жену находящегося в коме. На ней строгий деловой костюмчик, приталенный пиджачок, юбка чуть ниже колен, шелковая блузка, на сгибе руки — белая сумочка. Женщина смотрит на меня, криво улыбается.

— Простите, — говорю я Тамковской и Извековичу — им до меня все равно дела нет, они шепчутся-шипят друг на друга, — и подхожу к женщине.

— Мы знакомы? — спрашиваю я.

— А то! Еще как знакомы, дорогой мой, — от нее пахнет горькими духами и сладкими леденцами. — Еще как!

— Да? Не могли бы вы напомнить…

— Кончай трендеть!

— Простите?

— У меня дети, — говорит женщина. — Танька в седьмом. Он такое обещал с ней сделать, сказал — ты ему нужен. Сказал — если я тебя опознаю, муж станет овощем, а не опознаю — у мужа будет шанс. Не вылечить обещал, а шанс, сука, обещал. Вот я тебя и не опознала!

У нее красные глаза, она не знает, куда девать руки, они мелко дрожат.

— Простите, но я не понимаю — о чем вы говорите. И о ком. Кто вас запугал?

— Если бы не он, я бы тебя ушатала прямо здесь, дядя, — она придвигается ко мне, сглатывает слюну. — Детей жалко, а то бы тебе мало не показалось. Пока с тебя на лечение. Ты мой должник. Он так сказал. Понял?

— Вы хотите денег? Я правильно понимаю? Денег? За что?

До нас доносится звук лопаты, ударившейся о крышку гроба. Она молчит, смотрит на меня, ее взгляд ничего не выражает, слегка смуглая кожа, темные, с проседью волосы.

— Деньги-то есть, но мне все-таки непонятно — кто вас запугал? Кто обещал дать вам шанс?

— Тот, кто был с тобой на стоянке.

— Но меня там не было, у меня алиби, я был в гостинице. Это могут подтвердить как минимум двое человек. Это зафиксировано в подписанном мной протоколе. Это понятно?

— Он сказал, чтобы я взяла с тебя деньги. У него с собой не было. Он обещал тебе вернуть. Сказал, чтобы я взяла тысяч пять-шесть, на первый раз.

— Очень мило! Может, и вам и тому, кто сказал взять у меня деньги, пойти на хер?

Я произношу последние слова и чувствую, как по спине бежит струйка пота. Мне страшно, и я ревную. Как же так! — думаю я. — Как же так! Он же обратился с просьбой ко мне, он выбрал меня, меня одного. Так я, во всяком случае, подумал в кафе «Кафе», и, признаюсь, мое тщеславие было удовлетворено, я предчувствовал, предощущал свою с ним встречу, это предощущение возникло давно, и вот оно воплотилось, я оказался избранным, отмеченным. Теперь же получается, что им выбрана и эта мерзкая баба. Мне надо с ним встретиться вновь, попросить, чтобы он полагался только на меня, чтобы отказался от других, кем бы они ни были, какой бы властью ни обладали: я сделаю все, все возможное, я обещаю, клянусь, я докажу свою преданность и покорность.

— Что же делать? — спрашивает Кунгузова.

Что ей делать?! Она меня спрашивает? Меня? Мне становится стыдно за свое хамство.

— Простите, — говорю я. — Мне очень жаль. Правда.

Она всхлипывает и начинает плакать. Слезы текут по одутловатым щекам, промывают дорожки в слое наспех наложенного тонкрема.

— Что же делать? — повторяет она за моей спиной рабочие, расширив стенки могилы и подкопав гроб, заводят под него стропы, выкладывают их на краю могилы, вылезают наружу, подхватывают стропы, широко расставив ноги, чуть приседают, начинают их выбирать.

У Лебеженинова гроб дешевенький. Синяя обивка, местами сбитая, открывшая плохо обструганные доски. Рабочие переносят гроб через холм вынутой из могилы земли, ставят на заранее подготовленные козлы. Губернатор что-то говорит главе, глава манит к себе Петю, и Петя, спотыкаясь, оскальзываясь, лавируя между могильными плитами и оградами, направляется к Тамковской, говорит, что губернатор и областной прокурор хотели бы, чтобы руководитель группы службы экстренной психологической помощи присутствовал при поднятии крышки гроба. Тамковская бледнеет, цепляется за Извековича так, будто ее сейчас столкнут в лебежениновскую могилу и заживо засыплют землей.

— Пожалуйста, Антон, — Тамковская еле-еле, с трудом выталкивает из себя слова.

Я иду за Петей и оказываюсь рядом с губернатором. Слева от меня — прокурор, он дает рабочим команду, они, вооружившись фомками, поддевают крышку гроба. Ноют гвозди. Во рту становится сухо. Крышку поднимают, прислоняют к гробу. В гробу лежит русоволосый человек, у него высокий лоб, нос с горбинкой, руки сложены на груди.

— А он у вас был красавцем, — говорит губернатор.

Забежавший в гроб ветерок приподнимает прядь волос лежащего, порыв стихает, прядь опускается на лоб.

— Это точно он? — губернатор обращается к главе. — Надо было позвать вдову. Вдруг — подменили? А? Она бы опознала…

Глава не отвечает, переминается с ноги на ногу.

— Вы считаете — такое возможно? — спрашиваю я.