Свет ночи

— У нас все возможно! — губернатор преисполнен гордости.

— Это он, — тихо говорит глава. — Никого звать не нужно.

— Ну, тебе виднее, — губернатор привстает на цыпочки, заглядывает в гроб. — А вы, Антон Романович, не хотите заглянуть? Вам право первого взгляда. Как гостю. По законам гостеприимства. Ты не возражаешь, прокурор? Нет? Прошу вас, Антон Романович, прошу!

Я делаю шаг вперед. Потом — еще полшага. Передо мной чуть тронутый тлением, со сложенными на груди руками и начавшими расползаться губами художник и учитель, педофил и взяточник, несчастливый муж, нашедший последний приют, отправившийся в плаванье, убиенный, погибший, умерший. Была надежда, что все прошедшее, в том числе и в первую очередь — встреченный мной ангел-таксист, все будет забыто как сон, все вернется к началу, впавшие в кому из нее выйдут, погибшие от удара металлической трубой воскреснут, а вся история с Лебежениновым раскрутится в обратном направлении, и он не умрет в камере, а, в обратной перемотке, уедет из городка, и мы сюда не приедем, Тамковская будет сидеть в своем кабинете, Извекович — в своем, я — в больничной палате, в трубочках-проводочках, в ожидании судна. Надежда не сбылась: меж пальцев Лебеженинова зажат оторванный цветок лилии, точно такие же стояли в трехлитровой банке на столе у его вдовы, другие цветы, лежащие в гробу, пожухли, сморщились, этот — свеж, ярок, его аромат примешивается к запаху тления, от смеси запахов начинает мутить.

Меня теснит эксперт, он в сером халате, перчатках, бахилах, шапочке. На нем защитные очки, на поясе — сумка для сбора вещественных доказательств, другая, с инструментами, висит через плечо. За ним следует фотограф, его камера щелкает, ловящий фокус объектив жужжит.

Оглянувшись, я вижу, что Тамковская с Извековичем идут к кладбищенским воротам. Издалека они похожи на родителей, навещавших могилу сына. Их спины горестны и безутешны. Каблуки Тамковской проваливаются в сырой гравий, Извекович поддерживает ее за локоть. Глава администрации и местные начальники составили группу вокруг прокурора. Прокурор сдержано жестикулирует. Видимо дает пояснения о правовых аспектах существования оживших покойников, об их правах и обязанностях, о надзоре над соблюдением оных.

Человек с осиновым колом подходит ближе к гробу, его куртка подпоясана узким кожаным ремешком, за ремешок заткнут деревянный молоток. Я обращаю внимание на то, что у этого человека рыжая всклокоченная борода, он сдергивает с головы плотную шапочку, и на плечи ему падают длинные темно-русые волосы. Этакий былинный герой. Я оборачиваюсь к губернатору: этого безумца надо остановить, распоряжение вбить кол в Лебеженинова надо отменить, пересмотреть!

— Не волнуйтесь вы так, Антон Романович. — Губернатор широко улыбается. –Все под контролем!

Он обходит меня, подходит к рыжебородому, забирает у него кол и молоток, берет кол на изготовку, встает вплотную к гробу.

— Что вы… Что вы собираетесь делать? — Я облизываю пересохшие губы.

— Я же сказал — не волнуйтесь. — Губернатор улыбается чуть в сторону от меня, я слышу, как за моей спиной срабатывает спуск фотоаппарата, а рыжебородый, достав из кармана куртки телефон, начинает снимать губернатора.

— Вы что подумали, Антон Романович? Мы же современные люди! Это я для дочек, одной в Швейцарию, другой в Штаты. Они просили. Да и из аппарата премьера просили, для прикола. Антон Романович! Куда вы? Куда?

…Я смотрю на облака. Мне нравится, что облака снизу окрашены сильно разбавленной лазурью, выше они начинают кучерявиться, светлеть, становятся совершенно, невыносимо белыми. Мне кажется, что на облаке, словно неподвижно висящем над невидимой мне, изгибающейся, обтекающей город, кладбище, могилу Лебеженинова рекой, что среди облачных лазоревых отсветов, между серых клубов, поднимающихся вверх, что там, на облаке, кто-то есть, и мне кажется, что чья-то опрокинутая тень пробегает по исподу облака, застывает на одном месте, потом вновь начинает свой бег. Кто это? Чья это тень? Я закрываю глаза и думаю, что когда я их открою, исчезнет и губернатор с осиновым колом в руках, позирующий для своих дочек, и лазоревое снизу, белое сверху облако с пробегающей по нему тенью, исчезнет и этот город с семьей Кунгузовых, могучей женщиной, так желающей уберечь меня и сохранить, Лебежениновым — ожившем покойником, сейчас притаившимся, уверенным, что его не раскроют, лежащим во гробе, и Лебежениновой — его вдовой, предавшей покойника еще при его жизни.

Никто и ничто не исчезает. Исчезает только надежда, что все происходящее — галлюцинация после наркоза, все приобретает четкость, резкость, все наполнено звуками полноценной жизни. Трещат сороки. Скрипит гравий. Слышны голоса. Далеко-далеко стучат на стыках колеса длинного железнодорожного состава. Губернаторская свита вышла на широкую кладбищенскую аллею, а сам губернатор стискивает мой локоть.

— Антон Романович! У меня к вам небольшой разговор, совсем небольшой. Давайте будем двигаться неспешно. Вон мои шакалы, пока до них дойдем, я скажу все, что хотел. Не против?

— Валяйте! — говорю я.