Свет очага

Когда мы встречаем Свету снова, в ней ничего уже не остается от женщины, которую жизнь несла в своем потоке как щепку, безвольно погруженную в свои печали. Перед нами бесстрашная партизанская разведчица, выполняющая опасные поручения в тылу врага. И тут мы видим, как все содержание этого характера и этой судьбы противится и не желает вмещаться в слишком канонические, затверженные представления наши о разведчике, как образце несгибаемости, душевной ясности, со всем объемом диктуемых этим образом понятий и эмоций и непременной коллизией нравственного поединка с фашистской машиной безнравственности. Здесь писателя интересует как раз обратное: человеческое, незащищенное, с тысячей его проявлений, проблем, которые никакими обстоятельствами не отменяемы и не могут быть обузданы и подчинены единственной функции, пускай самой важной.

Судьба Светы остается драматичной, изломанной. Мы чувствуем ее боль, прирученную, но отбрасывающую постоянную тень на это прекрасное женское лицо. Автор отказывается от эффектных, выигрышных сцен, и мы так и не увидим Свету в ее рискованном деле, не услышим от нее патетических монологов. Обретенная ценою немалых страданий строгая сдержанность, не допускающая откровений, не имеет ничего общего с былой сосредоточенностью на себе красивой женщины, живущей в камерном мирке своих счетов и обид на судьбу. Прежний клин выбит новым, посильнее. Короткое расслабляющее забытье, иллюзия, что возможны между нею и завоевателем чувства и отношения просто мужчины и женщины, в неком уютном вакууме без учета всемирной горячки и пожара — и сокрушительное пробуждение. И вечное, казнящее напоминание — дочь, оставшаяся от той встречи. Отважная, как никто другой в отряде, Света пребывает в двусмысленном и печальном положении, когда ее окружает презрительное отчуждение партизан, а она даже не может заметить его, поглощенная тягчайшим судом собственной совести. Мужество Светы — это абсолютное мужество окончательного отречения, отказа от себя и даже от своих страданий. Но проницательность любящего сердца Назиры видит все ту же Свету, которую она всегда жалела в ее несчастливой доле.