Свет очага

Но сон не возвращался. В комнате начал редеть сумрак, и стало так тихо, что был слышен стук собственного сердца. Что-то дрогнуло в боку. Не просто дрогнуло, а с какой-то сосущей болью потянуло вниз, а потом прихлынуло к сердцу и цепко схватило его. Это Он схватил. Как по-другому назвать существо, шевелящееся во мне, я не знаю. Не ребенок, не младенец еще. Самое подходящее ему имя — Он, и я все яснее ощущала «его».

Я ворочаюсь в постели. Закрываю глаза, чтобы заснуть, но не засыпаю. Смежу веки, а тьма становится гуще, и пламя лампы мутнеет и отдаляется. Я как будто иду по степи безлунной ночью. Широкий купол темного холма слился с небом, весь мир потемнел и колыхался в такт моим шагам. Лишь вдали мерцал крохотный огонек. Семилетняя девочка оглядывается на этот огонек с испугом. На вершине холма кладбище. И девочка боится молчаливых могил и не в силах не смотреть назад… Там, в могиле, на которой свежа еще земляная насыпь, лежит ее мать… Как же оставить ее там, на кладбище? Страшно, а тянет вернуться туда.

В тот день к вечеру бабушка Камка позвала меня. Я пришла. Бабушка скрутила фитиль из тряпочки и воткнула его в плошку с топленым бараньим жиром. Потом взяла под мышку молитвенный коврик, сунула мне плошку и сказала:

— Пойдем, детонька, сходим к изголовью твоей матери.

На закате мы пришли к кладбищу. С краю от выложенных дерном, осевших от времени могил горбился свежий холмик. Я своими глазами видела, как похоронили здесь маму. И все думала, содрогаясь от мысли: «А вдруг мать ожила и задыхается там, под землей?»

И сейчас я настороженно прислушиваюсь, не раздается ли стон из-под земли? Бабушка Камка, встав на колени, читает молитву, я не понимаю в ней ни слова, читает она не нараспев, как муллы, а большей частью бормочет что-то или едва шевелит губами.

И долго, истово читала она молитву. Потом вдруг молча дернула меня за подол, привлекая мое внимание. Вижу, она вытянула раскрытые ладони, чтобы сотворить бата, я тоже раскрыла ладони. Бата — дело святое. Просьбу, высказанную в бате, бог выполняет. Я тоже бормочу про себя, выпрашивая у бога всего хорошего для моей мамы на том свете. Бабушка Камка провела ладонями по лицу и глубоко вздохнула.

— Ты пожелала маме добра, миленькая? Ведь ты ангел. Твою просьбу бог примет, — сказала она, погладив меня по голове. Затем поставила зажженный фитиль на могилу и сказала:

— Да не угаснет твоя свеча, родная моя.

И от кладбищенской торжественности этих слов у меня на макушке зашевелились волосы, сжалось и застыло на миг сердечко. Вот почему так часто оглядываюсь я, возвращаясь темной ночью в аул. Я боялась, а не погаснет ли свечка, как только кончится жир? Наконец, не выдержав, я спросила об этом у бабушки.

— Эх, дите ты мое, дите, — покачала она головой. — Ведь это ты ее свечка. Ведь она лишь о тебе думала, бедняжка, о тебе…

Слова эти горячо упали на самое сердце и поразили детское мое воображение. Маленькая свечка, мерцающая во тьме… И вдруг я необычайно живо ощутила, поняла, что свечка эта зажглась, затеплилась и в моей детской тесной груди, и стало там просторнее, светлее, и какой-то ясный покой пришел туда…

Снова вздрогнула во мне глубина. Шевелится. После недавнего страха по телу начало разливаться блаженное тепло. В этой темной ночи, в сумрачной комнате засветилась еще одна слабенькая, едва-едва мерцающая свечка, еще один святой огонек.

6

Не знаю, сколько времени я проспала. Опять меня что-то разбудило. За окном брезжил бледно-пепельный свет… Вдруг кто-то опять громко забарабанил в дверь.

— Назира! Назира! Что ты там делаешь! Вставай скорее!

Голос Светы. В нем звенело отчаяние. Соскочив с кровати, я бросилась к двери.

— Быстрее, Назира, ох, быстрее!.. Собирайся.

— Что с-случилось?

— Война! Немцы начали войну. Нас отправляют на вокзал. Быстрее же!

Какая война? Что за война? Ничего не могу понять. Но меня уже колотила холодная, обессиливающая дрожь.

— Пошевеливайся же! Быстрее, одевайся быстрее, ну?!

— Касымбек… Николай… где они?

Света тяжело, словно ей отказали ноги, свалилась на стул.

— Не знаю, ничего не знаю… Они же военные! Наверное, ушли воевать, — сказала она через силу, с трудом сглатывая слюну.

Теперь только до меня дошло, что случилось. Война началась… Касымбек ушел на войну… Увижу ли я его еще? Ночью даже проститься по-человечески не смогла!

— Торопят же нас, — сказала Света тихо. Лихорадочное ее волнение спало, она медленно, сонно поднялась со стула. — Бери что под руку попадет и быстрее выходи.

Я стала торопливо складывать вещи. Господи! Когда мы с Касымбеком успели нажить все это добро? Хватаюсь то за постель, то за посуду, то за другую утварь. Все кажется необходимым! Когда я наконец вышла, совсем уже рассвело, во дворе суматошно сновали женщины, вынося из домов свои пожитки. Окна и двери были настежь распахнуты. Муж Ираиды Ивановны, худой, долговязый старший лейтенант, торопливо тащил узел и ведро с посудой, то и дело оглядываясь на жену.

— Боже мой, Раечка, как же дети, как ты теперь? Тебе же трудно будет, Раечка, — бормотал он растерянно. — Боже ты мой!