Свет очага

Я не видела ничего перед собой, кроме плеч и затылков. Со всех сторон на меня давили, я чувствовала дыхание людей — тяжелое, задавленное, точно они не стояли, а работали изо всех сил.

Невысокое зимнее солнце уже клонилось к закату. Откуда-то наплыли лиловые тучи. Края их кроваво рдели. Нас держали здесь уже больше часа. Ноги затекли, набрякли, стали мерзнуть и неметь пальцы. Вдруг кто-то закричал истошно, и в вопле этом слышалась смертельная тоска.

— Их повели к Кривому оврагу!

Все замерло. Пар перестал струиться. Потом пошел гул, стал шириться, толпа зашаталась, точно под ветром трава.

— Верно, бабоньки, к Кривому оврагу их погнали, туда!

— Точно. Расстреливать ведут!

— Не иначе как!

— Неужто и в самом деле расстреляют?

Вдруг все притихло: раздались сухие и мягкие хлопки. Выстрелы. Где-то стреляли.

— Да это же их стреляють! — заложил мне уши пронзительный крик, и я узнала голос говорливой Дарьи.

Толпа, запертая во дворе, загудела и заколыхалась, забилась. До сих пор все тешили себя надеждой, что все обойдется, а теперь дохнула холодом смерть прямо в лицо каждому.

Вопили и рыдали женщины, плакали испуганно дети. Крестились, обнажив седые головы, старики. Толпа показалось мне единым телом. Оно стонало, выло, колыхалось из стороны в сторону, и я была крохотной частью его, не имела собственной воли — в один узел завязано все было.

Как никогда мне нужен был близкий человек, чтобы стоять с ним рядом. Где тетя Дуня? В этой суматохе я опять потеряла ее из виду. Но найти ее было не легче, чем иголку в сене. Меня отнесло к тому месту забора, где доски были поуже и пореже, услышала треск и обернулась— тетя Дуня выломала доску и выталкивала в пролом Наташу.

— Беги, пока не заметили. Добирайся до огорода, — шепотом велела она.

Девочка выскользнула в щель и побежала со всех ног. Полы ее пальто развевались и бились, как крылышки воробья. Вот она добежала до стога сена у чьей-то избы. Но тут солдат, обходивший забор снаружи, заметил ее, поднял автомат и только было начал стрелять, как тетя Дуня пробралась в узкую щель и вцепилась в руку солдата. Солдат чуть не выронил оружие, вырвал руку, толкнул автоматом тетю Дуню в грудь и прошил ее очередью. Тетя Дуня беззвучно осела, и тело ее мягко завалилось в снег.

На миг мой взгляд упал на лицо солдата. Лицо его было бледным. Он заорал злобно, будто не он убил человека, а мы:

— Цурюк! Цурюк!

Толпа отпрянула от забора, увлекла за собой и меня. Я уже совсем ничего не понимала. Голова шла кругом. Я видела, что тетю Дуню убили, но ничего не чувствовала, даже страх куда-то улетучился, только немец с безжизненными глазами все стоял передо мной.

На другой стороне двора тоже, видно, кто-то пытался бежать, там прогремел выстрел, и толпа всей массой своей качнулась в нашу сторону. Снова стали отсчитывать людей. Плач усилился, понеслись прощальные крики. Но вскоре все улеглось, и толпой овладело тяжелое уныние. Нас стало меньше. Толпа, которая недавно еще казалась мне единым телом, теперь вдруг распалась на мелкие части. Матери прижимали к себе детей, близкие люди сгрудились и как могли успокаивали друг друга. Жены, прижавшись к мужьям, плакали, обнимая их. И только я оказалась совершенно одна. С кем мне прощаться? Кому сказать последнее слово, глянуть в глаза? Увидеть в них жалость, прочесть сострадание. Утешиться тем, что вместе встречаем смертный час. Я здесь никого не знаю. Как это страшно…

Со следующей партией увели и меня. Вначале я вроде стояла в самой глубине, но каждый хотел хоть на миг отдалить свою участь, и меня постепенно вытолкали вперед. Единственно, что мы еще могли, это упираться и пятиться, как овцы, которых ведут на убой. Но нас выгоняли ударами прикладов. Вопили бабы, плакали дети, гортанно орали солдаты. Меня тоже ударили по спине прикладом, но я даже не почувствовала удара, что-то только хрустнуло в груди, Я потерянно брела в толпе незнакомых людей.

За воротами наша партия пошла ровней. Теперь никто не переговаривался, не кричал, тягостная тишина навалилась на нас, и мы несли ее груз на своих понурых плечах. Скоро смерть оборвет это безмолвие… Как вдруг зазвенел женский крик.

— Не могу я на свою смерть глядеть. Не могу!

Какая-то женщина вырвалась из толпы. Запрокинув голову, она обхватила ее руками, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Не могу-у! Не мо-гу-у!

Я узнала словоохотливую Дарью. От отчаянного крика ее растерялись даже солдаты. Через некоторое время один из них крикнул:

— Хальт! Цурюк!

Но женщина даже не обернулась и, шатаясь, продолжала идти прочь. Застрочили автоматы. Толпа ожила, расслышались голоса:

— Упала.

— Царствие ей небесное, Дарье.

— Не убили. Снова побежала.

— Чем умирать покорно… правильно сделала.

— А мы что же, так и пойдем на убой?