Свет очага

— Человека звали Кебек? — рассмеялась я.

— Да, голубушка, Кебек, — ответил Оразалы, покосившись на меня сурово. — Хоть и звали его Кебеком, но джигитом он был благороднейшим. Несмотря на свою молодость, был человеком знатным. Весь род его уважал и ценил. И вот этот Кебек увидел однажды красавицу Енлик из рода Найман и всем сердцем полюбил ее. Девушка на выданье, она с малых лет была засватана за джигита из племени Сибан. Но она тоже полюбила Кебека. Тогда они решили нарушить родительскую волю. Кебек договорился с девушкой, увез ее и спрятался в ущельях горы Хан в глубине родовых земель. Вы-то знаете, матушка, к каким тяжелым распрям приводило умыкание просватанных девушек, — обратился Оразалы к бабушке Камке. — Но сильнее сибанов, упустивших невесту, разгневались найманы — сородичи девушки. Был у найманов своенравный и жестокий бий по имени Еспембет. «Выдайте нам бесстыжих, осрамивших нас, или назовите место боя», — заявил он.

«Да, но как же мы будем людям в глаза смотреть, если выдадим вам своего сородича? Нет, мы будем биться до последнего», — решили было тобыктинцы, но Кабеке осадил их. «Найманов много, нас мало, нам их не одолеть».

— О боже! Неужто предок ваш решился выдать на казнь молодых людей? — не выдержала бабушка Камка.

— Нет, наш Кабеке не сам выдал их.

— Выходит, хотел сказать: своими руками не передам, если сумеете, поймаете сами, — вздохнула бабушка Камка.

— Выходит так, матушка, — усмехнулся печально Оразалы. — Нашему Кабеке тоже нелегко было. Сила ведь солому ломит. Приходилось уступать. Не я прячу беглецов, — сказал он, — если сумеют, пусть их найдут сами найманы. Но слушайте дальше, и тогда поймете, насколько дальновидным был наш Кабеке. Еспембет заслал к тобыктинцам лазутчиков и выведал, где находится пещера, в которой шесть месяцев прятались Билик и Кебек. У них к тому времени родился ребенок, и они не смогли сбежать. Не зря прозвали Еспембета «бессердечным», он приговорил к смертной казни молодых. Сибаны, которым невеста принадлежала по праву, уехали прочь, заявив, что не хотят они быть виновниками гибели молодых. На шеи Енлик и Кебека набросили волосяные арканы и привязали к хвостам коней.

— Астапыралла![3] — ужаснулась бабушка Камка, и я испуганно прижалась к ней.

— Но Кебеке наш был таким сдержанным, спокойным человеком, что не шелохнулся бы, если бы даже вздрогнула земля. Он молчал. Десять лет ни словом он не перемолвился с найманами, не требовал куна — платы за убитого джигита.

— Ну и терпение, — покачала головой бабушка Камка. — А найманы что?

— Прежде они выдавали тобыктинцам своих дочерей, брали их дочерей, роднились, жили рядышком а скот вместе пасли, а после смерти Енлик и Кебека они избегали встреч с ними. Каждое лето при выезде на джайляу они селились на целое кочевье дальше от тобыктинцев. Зато наш Кабеке каждый год сдавил свои юрты все ближе к ним и оттеснял понемному их с тучных пастбищ. Есть у нас священные угодья Чингистау, так вот, наш Кебеке отобрал у найманов большую часть тех угодий!

— Значит, сумел без крови взять плату за смерть джигита, — поджала губы бабушка Камка. — Понимаю, понимаю.

— Да, но это была еще не вся плата за джигита, матушка! — воскликнул Оразалы. — Спустя десять лет Кабеке пригласил трех биев из трех казахских джузов. «Вот что случилось с нами, братья, — сказал он. — Найманы, пользуясь своей многочисленностью, убили достойного нашего мужа. Можно на собратьев таить обиду, но можно ли их убивать? Я решил не проливать крови, потому что нам рядом жить, а не потому, что у тобыктинцев нет сыновей, готовых умереть за честь рода. Я молчал десять лет. Что же вы скажете об этом убийстве теперь, братья?» После долгого совета бии трех джузов решили: «Обида твоя правильная, Кенгирбай, если: войдут в обычай подобные случаи, мы перестанем быть единым народом. Что бы ты ни потребовал, все будет справедливо. Поэтому решение выноси сам. Мы его одобрим».

— Вот мое решение, — сказал наш Кабеке. — Я прошу куи за трех человек. За джигита моего, за сноху мою и за младенца — потомка моего.

— Решил заставить найманов платить кун за их собственную девушку, — одобрительно перебила рассказчика бабушка Камка.

— К тому же, братья, я терпел десять лет, поэтому пусть уплатят кун десятикратно, — сказал наш, Кабеке.

Так закончил свой рассказ Оразалы…