Свет погасших отражений (СИ)

Фирсу, Рогану, князю Альбанскому. Они тоже вели свою войну. Подчас невидимую, но ничуть не менее важную. Пусть она никогда не видела — и не могла представить — Рогана сражающимся с врагом клинок к клинку. Кинжал в спину, яд в бокале и лживая речь бывают подчас не менее опасны.

Лейле, ее лучшей подруге, пережившей чудовищные испытания, побывшей в роли куклы с промытыми мозгами и успешно выбравшейся на свет. Маркиза считала, что благодарить за это следует Лану, но права она была лишь наполовину. Магия Ланы, магия гармонии, не могла заставить кого-то исцелиться. Она могла протянуть руку, но принять ее человек должен был сам. И это не только магии касалось… Впрочем, правильно ли было говорить так? Ведь на самом деле, для настоящего чародея грань между магией и всем, что он делает, была исчезающе тонка.

От этой мысли Лана вспомнила еще одного человека. Того, кто уже не сражался бок о бок с ней, но без кого она не могла бы быть здесь. Того, кто спас её, кто пожертвовал собственной жизнью ради неё. Того, кого обвиняли, ненавидели, проклинали, — не понимая, не зная, не видя, как много он сделал хорошего. Что спас он не только её, но и множество людей в Стерейе и Неатире. Именно тем, что не был тем палачом и чудовищем, каким видел его теперь мир.

Того, чей портрет она рисовала, забывая о том, что всегда избегала рисовать портреты. Что когда маг пишет чей-то портрет, он рискует создать незапланированную магическую связь с этим человеком. Так можно и навредить ненароком.

Впрочем, возможно ли ненароком навредить тому, кого и так больше нет?..

На портрете Килиан Реммен выглядел несколько иначе, чем при жизни. О, нет, не чертами лица: их художница как раз передавала скрупулезно. Передавала она и стройное, жилистое тело, и собранные в хвост черные волосы до плеч. И даже отличие в одежде (Килиан неизменно одевался в черное, а Лана всегда полагала, что ему очень пошла бы лазурная рубашка, полурасстегнутая с эдакой элегантной небрежностью) было лишь незначительной мелочью.

Отличались поза, взгляд, выражение лица. Не было в нем той звериной тоски, отчаянной, болезненной нужды в ком-то, кто признал бы его право существовать в этом мире. Того безмолвного крика о помощи, обращенного к холодной и безразличной Вселенной.

На портрете, нарисованном Ланой, Килиан был цельным. И в этом, пожалуй, и заключалось главное отличие. В том, что он искал всю жизнь, изъездив весь Полуостров, и что с самого начала следовало искать внутри себя самого.

«Кили, где бы ты ни был теперь… пусть там твоя мятущаяся душа обретет покой»

Где-то после этой молитвы Лана и уснула. И снился ей цветущий сад, каким при мысленном общении всегда показывалась ее душа. Цвели там розы, лилии, каллы — любимые ее цветы. И на каждый цветок лишь взглянув, она могла бы с уверенностью сказать, что он отражает в ней — или из ее собственных качеств, или из связей с другими людьми.

Некоторые из цветов увяли и пожухли — следствие боли и скорбей последних месяцев. Особенно старалась она не смотреть на огромную багряную розу, отражавшую её любовь к Амброусу. Яркая, прекрасная, она давно уж сгнила изнутри, а шипы её сочились смертельным ядом.

Ядом, которого Лана испила вдоволь.

А еще там был человек. Человек, уже не в первый раз приходивший в её сны после того памятного дня. В её снах Килиан был таким, как на портрете. Цельным. Здоровым. Пребывавшим в мире с самим собой.

Живым.

И он расспрашивал её о том, как она жила — без него. Расспрашивал, как никогда бы не спросил при жизни, не веря в то, что ей может быть действительно интересно отвечать на его вопросы.

А ей, между прочим, было.

— Мы отправляемся в Земли Порчи, — рассказывала она, — Через Елизаров Вал.

Наверное, наяву она не стала бы рассказывать об этом кому-либо, кроме тех, кому сказать необходимо. Но во сне ей этот момент даже в голову не приходил. Просто почему-то казалось, что погибшему другу она может рассказать всё.

Наверняка при жизни он сказал бы что-нибудь вроде «это опасно». А то и, чего доброго, попробовал отговорить её. Сейчас же он понимал, что бессмысленно говорить о том, что оба они прекрасно понимали. Что бессмысленно просить ее отсиживаться в безопасном месте, когда она могла кому-то помочь.

Потому и сказал он совсем иное:

— Перед тем, как пересечь Вал, надень на шею амулет, что я подарил тебе. Поражение Порчей в Дозакатные времена звалось «лучевой болезнью». Так что семантически амулет должен защищать от него. Я не уверен в этом, но шанс велик.

— Я могу защитить себя и своей магией, — заметила Лана, — Но спасибо. Я воспользуюсь твоим советом.

— Спасибо.

Килиан склонил голову, кажется, успокоенный. После чего, чуть помолчав, продолжил:

— Скажи… Ты жалеешь о том времени?