Свет Преображения. Записки провинциального священника

– Мы с вами уже встречались… на богословских собеседованиях в академии, на конференции в Ленинграде. Там на меня очень хорошее впечатление произвел ваш доклад. И вот Господь снова благословил нас встретиться… Как вы хотите: мы посидим здесь или, может быть, погуляем по саду? Вы не очень устали?

– Я совершенно не устал, владыка.

– Вот и прекрасно. Тогда мы погуляем, а в это время нам приготовят трапезу.

Мы вышли в сад и некоторое время молча шли по аллее. Терпкий, пьянящий сосновый воздух, благоухающие цветы, шелест листвы и щебетание птиц. Ни один резкий посторонний звук не нарушал благодатного покоя этого отрешенного от мира уголка земли.

Архиепископ почувствовал мое состояние.

– Золотая клетка, – мрачно произнес он. – Эта глухая тесовая стена, эти ворота и милиция возле них, соглядатаи внутри дома создают невыносимое ощущение того, что я являюсь здесь узником.

Такое заявление архиепископа поставило меня в тупик. Я не знал, как реагировать на его слова. Неужели он настолько уверен во мне, что может позволить себе подобные признания? Конечно, человек, сосланный за свои убеждения в глухую провинцию, вряд ли может быть тайным осведомителем. Но чего не бывает на этой грешной земле?! Мне приходилось слышать об осведомителях среди заключенных, в тюрьмах и лагерях. Не хочет ли архиепископ спровоцировать меня на откровенность? Так ли уж невыносимо для него пребывание в «золотой клетке»? Не он ли с любовью украшает ее японскими тарелочками и веерами, картинами Фрагонара, Греза и, прости Господи, Буше? Ведь одна из них, как мне показалось, действительно была Буше. И потом, не кощунственно ли называть себя узником, проживая пусть даже в «золотой клетке», но зная о мученичестве тех, кто всходил на Голгофу на Соловках и в других, не менее отдаленных местах? И в тот же миг я с горечью подумал: «Господи, до чего же мы дожили, если откровенный разговор между епископом и священником становится невозможным, если тот и другой не верят друг другу и боятся друг друга! И не чудо ли, что Церковь при этом еще продолжает существовать?!» «Что бы ни было на уме у архиепископа, – решил я, – мне-то, мне-то что терять? Дальше Тмутаракани только Тмутаракань».

От архиепископа не ускользнуло мое замешательство. Он слегка смутился.

– Надеюсь, – спросил он, – я не шокирую вас своими высказываниями? Я знаю, с кем говорю. Объяснять, почему не оставляю «золотую клетку» – ведь дверца в нее как будто остается открытой, – наверно, нет смысла. Я архипастырь. А то, что клетка сделана из золота, а не из железа, разве имеет принципиальное значение?

Архиепископ вопросительно взглянул на меня, словно ожидая поддержки с моей стороны. Опустив глаза, я ничего не сказал. Архиепископ еще больше смутился. Оправдываясь, он стал не совсем связно говорить о том, что сан налагает на него определенные обязанности, что в интересах Церкви ему приходится поддерживать официальные и неофициальные отношения с влиятельными людьми мира сего, а это вынуждает считаться с принятыми среди них нормами поведения, из чего следовало, что «золотая клетка» лучше и полезнее, чем «клетка железная»… Определенная логика в его рассуждениях была, и тем не менее… Он явно был недоволен. Разговор сразу пошел не в том направлении. Архиепископ, видимо, рассчитывал покорить меня своей открытостью, которая должна была производить особое впечатление в условиях окружавшего его изысканного комфорта и роскоши. Легко можно было предвидеть и мою реакцию на проявление симпатии и сочувствия к опальному священнику, особенно после приема, устроенного мне в епархиальном управлении. «Стоп, стоп! – остановил я себя. – Не заносит ли меня слишком далеко в моих предположениях? В конце концов, какая корысть архиепископу демонстрировать мне свое расположение? Какая выгода ему приглашать меня в свою резиденцию и вести со мной доверительные беседы? Никакой! А вот вред возможен. Что стоит тому же епархиальному секретарю сообщить о моем визите сюда, живописав его, конечно, окружению патриарха? Архиепископу наверняка это когда-нибудь припомнят, причем в самый неподходящий для него момент. Там умеют делать такие вещи очень виртуозно». И в который уже раз я с сожалением отметил свою удивительную способность портить отношения с людьми, симпатизирующими мне и готовыми в трудный момент прийти мне на помощь.

– Владыка, простите меня.

– Нет-нет, мне не в чем вас упрекнуть. В моих словах действительно была доля лукавства. Все мы грешные люди, и я, быть может, больше, чем многие другие. Вряд ли я был бы до конца искренен, утверждая, что в «золотой клетке» меня удерживает одно только чувство долга…

Архиепископ окинул взглядом свой уютный ухоженный сад, в который не доносилось ни звука из того мира, где существует дисгармония, где совершаются преступления, мучаются и умирают люди, и вновь тень смущения появилась на его лице.

Некоторое время мы шли молча.

– Как святейший? – наконец спросил архиепископ. – Я давно не был в Москве…