Свет тьмы. Свидетель

Бургомистр имел причину для веселья, шутка ему удалась, теперь ничто уже не сможет помешать начисто убрать из этого достойного города устрашающее пристанище сирых и заменить его человеческим жилищем, поддерживаемым постоянной дотацией, чтобы те, кто в нем поселятся, могли содержать его в состоянии, достойном человека. И бургомистр смеялся, хотя в последнее время ему было вовсе не до смеха по причинам, которые он скрывал от всего света еще тщательней, нежели инкогнито стокгольмского пивовара. В газете «Худейёвицкий край» были опубликованы стихи бытеньского почтмейстера, озаглавленные «Что бог соединил…» и повествующие о «сердце, где любовь пылает, и льды ее не остужают…». В том же номере была помещена заметка, сообщающая о благородном поступке неведомого дарителя и решении муниципального совета (с соответствующим ироническим комментарием о том, сколько времени длилось это заседание), в конце заметки содержалось ядовитое замечание в адрес тех, которые намного ближе городу и которые обязаны ему не только тем, что в нем родились и окончили школу, но до такого не додумались. Бургомистр узнал себя, а по стилю заметки ее автора — городского секретаря, ежедневные «биржевые новости» которого о повышении и падении сахара выслушивал столь любезно. Вы только посмотрите, этот человечишка его тоже ненавидит! Живется ему, видимо, прескверно, и лучше не станет, достанься ему одному даже вся дотация на приют. Бургомистр покраснел, вспомнив мысли, вызванные в нем секретарским кадыком. Шутка действительно удалась, но причин для смеха становилось все меньше.

Апогей наступил, когда местный любительский кружок решил дать концерт в честь неизвестного дарителя и к бургомистру обратились с просьбой быть почетным председателем на этом знаменательном культурном мероприятии. Чего же еще желать для удовлетворения своей иронии? Бургомистр оценивал свой шаг трезво. Богач развлекается. Это имело смысл, пока жизнь была однообразной и тусклой. Теперь это прошло. В его жизнь вторглась тревога. А впрочем, разве не ирония судьбы, что шутка достигла своего апогея в столь неподходящее время? Ах нет, бургомистр не собирается хныкать, он только хотел бы найти способ, как встретить опасность лицом к лицу, опасность, которая подбирается к его жене, ведь сумел же он воспротивиться всему, что угрожало ему самому.

Трезвый ум являлся идеальным оружием Нольчей. Потому-то они так и разбогатели. Быть может, в бургомистре благоразумие несколько притупилось, так как ему не пришлось пробивать себе дорогу, и тем не менее он проявлял большую умеренность, нежели половина бытеньских жителей, вместе взятых. Трезвый ум гнал его сейчас к врачам за советом, но вместе с тем он вполне отчетливо представлял себе все, что они могут ему сказать и порекомендовать. Он предложил жене на какое-то время покинуть Бытень и пуститься в путь без плана и без цели, и переезжать из города в город, гонимым лишь импульсом, как это уже бывало с ними столько раз. В таких поездках пани Катержина обычно расцветала. На этот раз она отказалась ехать.

— Не могу, Рудо, теперь не могу, — ответила она, внешне сохраняя свое обычное спокойствие, но он понял, что ее ужасает сама возможность отъезда.

Все же он считал своей обязанностью настаивать.

— Это было бы бегством, а я не хочу бежать.

Он знал, что стоит за ее словами, от чего она не хочет бежать, но, как обычно, лишь только они вступали на этот тонкий лед, Нольч утрачивал смелость, не отваживаясь продолжать. А впрочем, видимо, и сама пани Катержина не желала развивать эту тему. Еще боролась или уже приняла решение? Супруг частенько ловил на себе ее взгляд, как будто потемневший от печали перед разлукой с ним.

Иногда, особенно по ночам, она, отдавшись приливу любви к нему, пыталась горячностью тела спастись от своих мыслей, от того светловолосого мальчика, который все чаще, все неистовей открывал ей свои объятья. Быть может, она искала спасения в плоти, быть может, плоть сама спасалась таким образом от души, пытающейся разбить единство, быть может, Катержина возвращалась к давно утраченной вере и надеялась, что в этих отчаянных объятьях пробудится ее уснувшее лоно и росток новой жизни пробьется, чтобы помочь ей вернуться к той возлюбленной тени, что росла и зрела в ней бестелесная. Но сумерки сгоревших чувств возвращали ее к реальности и уводили еще на шаг дальше к тому единственному источнику света, который ей оставался.

Охотнее всего пани Катержина проводила теперь время в длинной застекленной галерее, которую обогревало послеполуденное сентябрьское солнце, а так как она не оставляла своего места и в пасмурные и дождливые дни, бургомистр приказал поставить здесь электрическую печку. Пани Катержина выглядывала в сад, где ветер раскачивал кроны деревьев, трепал их за вихры, в большинстве своем еще зеленые, что было сил рвал своими хищными лапами.