Свет тьмы. Свидетель

— Это что еще за тип? — произносит кто-то возле плеча полицейского. Глянув с высоты своего роста, Тлахач видит Карличка Никла, картежника, который играет в очко в погребке «Под ратушей». — С виду шут, смеется, как недоумок, — продолжает пан Карел Никл, которого не остановил и не смутил презрительный взгляд полицейского. Квис в эту минуту демонстрирует свою улыбку площади и направляется на свое любимое местечко возле мохновского фонтана. Но у Тлахача нет желания пускаться в пересуды с субчиком, о котором его предупредили жандармы, и выкладывать ему свои соображения.

— Между прочим, и вас еще тоже никто не спрашивал, кто вы такой и откуда взялись.

Карличек вздрагивает, как от укуса. Когда люди в мундире начинают говорить с ним таким тоном, он предпочитает стать покорным и поскорее убраться. Но этот полицейский вроде бы не вредный. Он несколько раз наблюдал за их игрой и делал вид, будто они играют не более чем в «черного Петра». А впрочем, кто его разберет. Вот деревенщина — ему бы только орать на торговцев да таскать по домам уведомления, от такого всегда жди неприятности нашему брату, с ним лучше не связываться.

— Вы можете спросить про меня у трактирщика из погребка, — заявляет Карличек открыто и бодро, — он-то меня знает.

Но с Тлахачем сегодня не сговориться. Вид Квиса, беседующего посреди площади с бургомистром, переполнил его злобой, и она до сих пор бушует в нем.

— Обойдусь без советов. Вы здесь шулерничаете. А с трактирщиком из погребка и с мясником Малеком сговорились, чтоб ободрать Пепека Дастыха. Из Худейёвиц вас выперли с треском, так что теперь вы туда и носа не кажете. Значит, рыльце-то в пушку.

После Тлахачевых слов Карличек Никл быстренько меняет масти. Сначала он пошел с короля бубей, прикинувшись человеком, который уверен в себе и заслуживает доверия, потом в ярости, потеряв голову, чуть было не покрыл червовым тузом, но понял, что остался с трефовой семеркой на руках, которая не сулит ему ничего хорошего. Неплохо бы тряхнуть рукавом и выбросить в игру что-нибудь посолидней, но он понимает, что рукав уже пуст.

— Что я вам, чужой, что ли? — делает он последнюю попытку. — Всякому может не повезти, но люди лицемерны и справедливости от них не дождешься.

— А вы и есть чужой, — отрезает неумолимый Тлахач. — Ничего не поделаешь. Про другое я вас не спрашиваю, да только на вашем месте я бы насчет справедливости не слишком разорялся.

Горький опыт научил пана Никла угадывать, когда надо все бросить и выйти из игры, но по его собственному выражению — именно сейчас он не знает, как быть. Его оскорбленное самолюбие фыркает, словно нюхнув перца, он не в силах смириться с тем, что его может припереть к стенке и загнать в угол этот чурбан в мундире, похожий на полицейского не более чем батрачка в деревянных башмаках — на прима-балерину. Он с радостью чем-нибудь двинул бы его и дал деру, да только человек не всегда хозяин своим желаниям и не может делать, что захочет. Карличек Никл черпает из многих источников премудрости и давно понял, что когда нельзя перепрыгнуть, надо подлезть. И моментально приняв мину оскорбленной, всеми обиженной невинности, он льстиво молвит:

— Пан вахмистр, вы сегодня, наверное, плохо спали. Я не стою того, чтоб из-за меня так расстраиваться. Если бы вы позволили, я пригласил бы вас на рюмочку в «Лошадку», для аппетита, тогда бы вы повеселей глядели на мир.

Надо отдать должное пану Никлу, он знал людей и мир настолько, что раскусил своего соперника, он подошел к нему, как опытный лошадник к коню, и принудил стать податливей. Одна рюмочка, как известно, не повредит, и Тлахач ей рад в любое время дня и ночи. У него уже совсем было разгладилась насупленная физиономия и стало смягчаться сердце, но, как только он посмотрел в упор на пана Никла, к которому упрямо стоял боком, размягченность его мигом улетучилась, заманчивость предложения изменила окраску, слиняла и съежилась, обернувшись несусветной наглостью. Презрительно оттопырив губы, Тлахач заявил:

— На вас и после трех рюмок не станешь глядеть веселее. Но запомните: можете себе резаться в карты, пока на вас кто-нибудь не укажет пальцем! Мне до этого дела нет. Но сохрани вас бог обделывать здесь какие другие делишки.

Карличек Никл стоит и смотрит, как вышагивает этот дубина в своем усеянном пуговицами мундире. Напустился на него, воображает, будто Бытень — его собственность. Никл сплевывает, цыкнув правым уголком рта, и, стараясь сохранить достоинство, пускается через площадь к погребку. Тлахач между тем, в восхищении собственной персоной, забывает на некоторое время про Квиса и про то, как вчера днем, дома, пробовал, сумеет ли сделать из проволоки отмычку и открыть ею замок.