Свет тьмы. Свидетель

И вдруг, вспомнив все, что предшествовало ее обмороку, она уклоняется от глаз мужа и устремляет свой взгляд в окно.

В этот момент сад, пораженный первым порывом ветра, издает глубокий стон, деревья наклоняются к дому, жалюзи дребезжат и прогибаются, вихрь кружит над газоном и дорожкой, кружит пыль и опавшие листья. Весь сад словно мечется, прикованный невидимыми цепями к земле, силится оборвать их и подняться ввысь.

Эмануэль Квис на Костельной улице, в полуобморочном состоянии, слышит приближающиеся медленные, четкие шаги. Это декан Бружек возвращается домой из менинской школы, где обучает детей закону божьему. Он поднимается по знойной улице, лицо его багрово, но голова не покрыта. Он останавливается, увидев, что Нейтек сидит у дверей богадельни, словно распятый на раскаленной стене. На вокзале декану уже сообщили о беде, случившейся с Нейтковой. Нейтек, неподвижный, с остановившимся взглядом и явно бесчувственный ко всему, что творится с ним или вокруг него, похож на человека, на которого обрушилась длань господня и он все не может прийти в себя после нанесенного ею удара.

Нутро Квиса сотрясает эхо злорадного хохота. «Видишь, Либуше, это тоже один из них. Смотри хорошенько, как все в нем переплелось, это бунт воюет с покорностью. Его единственный хозяин — господь, и все же иногда ему сдается, что хозяин действует слишком медленно или не имеет на все времени. И тогда святой отец готов действовать вместо него сам. Он уже раз пытался сделать это, будто явился свидетелем его замыслов, теперь же он боится самого себя. Может быть, ты, Либуше, знаешь об этом больше нас? Я ходил слушать его бога, но сдается мне, что вся его суть есть смятение, и это потому, что он неуловим и непостижим.

Отец Бружек спускается с тротуара и останавливается на истоптанном газоне перед Нейтеком. Он разглядывает его лицо, налитое кровью, видную в разрезе распахнутой рубахи грудь, вздымающуюся и опадающую в сиплом дыхании. Наконец его присутствие проникает в сознание Нейтека, он начинает понимать, что здесь стоит кто-то чужой, не обитатель богадельни. Налитые кровью глаза Нейтека, полуослепшие от упорного поиска бесконечно удаленной точки действительности, вновь обретают зрение. Взгляд его встречается со спокойным взглядом священника, голова отделяется от стены, и все тело в бешенстве напрягается.

— Добрый день, Нейтек, благослови вас господь, — молвит священник и протягивает руку примирения и утешения.

Гнев Нейтека, вызванный самим присутствием отца Бружека, взрывается яростью, помноженной на страх, ибо эта рука не только напоминает ему событие давно минувшее, но одновременно кажется ему когтями, протянувшимися к его правой руке, которую он снова и снова в бесконечных вариантах раскаленной солнцем страсти протягивал к видению, рожденному и поглощаемому багровым огнем горнила. Нейтек вскакивает и орет, голос его дрожит:

— Уберите прочь свою лапу. Кто вас звал сюда, проклятый попище! Уберите прочь свои когти или я их вам обломаю!

Продолжая орать, Нейтек отступает за угол богадельни и там вдруг пускается бежать по узкой дорожке между заборами. В окнах богадельни появляются перепуганные лица. Священник их не замечает. Он стоит, опустив голову, и рука, которую он предлагал Нейтеку, тяжело повисает вдоль тела. Эта рука вмешалась в решение божье, и теперь, когда он хотел протянуть ее страждущему, как человек человеку и как слуга божий, обязанный протягивать руку нуждающемуся в утешении, ее оттолкнули. Из темного коридора богадельни выкатился голопузый замарашка и стал дергать отца Бружека за штаны.

— Дай картинку, — канючит он.

Священник, переложив шляпу в правую руку, ту самую, которую только что оттолкнули, гладит растрепанные вихры и роется в кармане, где у него лежит пачка открыток с изображением святых. Он раздает их в награду на уроках закона божьего. Вытащив одну из них, отец Бружек дает ее ребенку. Это — олеография с изображением Иисуса в алом одеянии, с пастушьим посохом в руке и агнцем на коленях, с надписью: «Аз есмь пастырь добрый».

И тут происходят почти одновременно два события. Эмануэль Квис, который все это время сотрясался от сдерживаемого смеха, взрывается вдруг громким хохотом.

— Вот это да, ты видела, Либуше? Он подал руку, а его отшвырнули, словно пса. — Квис хохочет, и кажется, что кто-то трясет связкой деревянных прищепок и одновременно воет в истерическом припадке. Отец Бружек, пораженный этим смехом, застывает в холодном оцепенении, а на бытеньские крыши и сады налетает новый шквал ветра. Завывающая стая врывается на улицы и гонит перед собой поднятую пыль, и кажется, будто от нее бегут невидимые стада, и далекий гул доносится топотом бесчисленных копыт, а зеленые и желтые листья, словно кузнечики, изгнанные этим губительным вихрем из своих подземных гнезд, высоко взлетают над домами.