Свет тьмы. Свидетель

Сегодня, когда я проснулся среди ночи, прежний ужас, как много лет назад, сдавил мне сердце и обморок удушливыми волнами накатил на меня. Огромная тень мясника Горды в белом фартуке, перемазанном кровью, еще раскачивалась, пропадая в туманной мгле. Хриплый протяжный отзвук его рева все еще терзал мои барабанные перепонки. Возможно, это было эхо моего собственного вскрика. Но потом я услышал явственный крик кого-то еще; он тряхнул мною, будто бесцеремонная рука, и привел в сознание. Звук несся через открытое окно. Внизу, на улице, дрались пьяные и чей-то грубый голос домогался полиции. Очевидно, именно он, пробив брешь в глухой стене сна, вызвал это мое видение. Я сидел в темноте, от окна тянуло стужей, ночь лизала мне спину своим холодным языком, короткими, чувствительными касаньями. Драчунов поглотили ночные улицы, в висках гулко стучала тишина. Кто же это кричал? Пьяница, мясник Горда или я сам? Теперь уже все перемешалось — сон и явь, прошлое и настоящее. Попробуй распутать узел! Глядишь, где-то в его туго стянутых витках и отыщется правда. Может, ты еще сумеешь воскресить ее, но, возможно, она уже мертва.

Я не стану пересказывать сон, его алхимия устрашает меня, лучше обратиться к моему воспоминанию. Его тоже трудно очистить от наносов времени. Быть может, образ столь памятного события сейчас явится мне иным, не таким, как прежде. Но беда не велика. Я извлекаю его не затем, чтобы радоваться или мучить себя, я ищу взаимосвязей. Я обвиняю это происшествие в том, что оно, будто таинственный подземный взрыв, вынесло на поверхность одни свойства моего характера, а другие — загнало вглубь. Я не могу утверждать, что именно благодаря ему в моем характере появилось нечто, чего в нем не было вообще, но, несомненно, оно повлияло на мою восприимчивость и на мое отношение ко всему, с чем мне позже приходилось сталкиваться. Пожалуй, можно сказать, что событие это было наладкой для некоего стана, на котором должна была быть соткана моя жизнь.

Частенько, бродя по Старому Месту, я ловлю себя на желании свернуть на Гаштальскую улицу; меня манит к себе дом, в котором я родился и вырос. К чему это, приятель, одергиваю я себя в последнюю минуту, ведь дома уже нет. На его месте высятся две современные, отталкивающие своею бездушностью громады. Бетон, железо, стекло, контора на конторе, жизнь там бежит, как на улице; ей не дано остановиться, перевести дух или помечтать. Ночью тут пусто, один или двое рабочих обитают в подвале, а по пустынным коридорам, в сапогах на резиновом ходу, чтоб самого себя не пугать гулом шагов, неслышно крадется ночной сторож.

Наш дом был известен под названием «У Куклов» — маменька была урожденная Куклова; по этому прозванию всяк мог отыскать его точнее, чем по почтовому номеру. Контора, размещавшаяся над лавкой, где торговали всякими мелочами, носила то же название; под тем же названием папаша вел и большой магазин, ради которого он и пошел в зятья. Дом был трехэтажный, но его фасад вытянулся на добрых пятьдесят метров, а со двора к главному зданию присоединялось еще одно крыло, примерно такой же длины; заднюю стену просторного двора образовывали складские помещения и мастерские. Это был старый дом с галереями и со всем, чем оснащены строения такого рода: с уборными, общими для нескольких квартир, двумя лестницами, одинаково темными и угрюмыми, с нишами в стене, где перед распятием или изображением девы Марии, Яна Непомуцкого или святого Вацлава подслеповато мигали лампадки красного стекла, с никогда не просыхавшей канавой посреди двора и с колодцем в его углу, с высокими сводчатыми потолками в комнатах, одни из которых были теплые и уютные, а другие — холодные и мрачные, как погреба. В те поры дом представлялся мне — а ныне, когда его уже нет, и подавно — огромным дворцом. Его распирала жизненная сила, и целыми днями звучали там голоса людей и шум работы.

Мясник Горда держал в нашем доме коптильню и кухню, где перетапливал сало. Это был богатырь и герой из моих детских сказок. В воспоминаниях он рисуется мне не иначе как в белой рубахе с засученными рукавами и в фартуке, всегда немного забрызганном кровью. Сегодняшнее сновиденье тоже ничего не изменило в этом портрете. Чудится даже, будто я отчетливо вижу его жирный лоснящийся затылок. Я знал Горду очень близко, потому что мясник, возвращаясь из своей коптильни, играл со мной в слона и катал на закорках по двору. Я взвизгивал, если он подпрыгивал на ходу, сжимал горячие и толстые мясниковы уши своими маленькими ладонями, которыми едва-едва мог обхватить их. Он осторожно двигался по булыжникам мостовой, сипло дышал, время от времени подкидывал меня вверх и трубил, полагая, наверное, что так трубят слоны.