Свет тьмы. Свидетель

— Подлец! Ведь испоганит все, на что ни поглядит, к чему ни прикоснется!

Маркета не спустилась в магазин ни в этот день, ни назавтра. И Кленка у нас не появлялся. Но когда на следующий день я пошел обедать, мне показалось, будто на отдаленном углу промелькнула пола его рыжеватого пальто. Я, конечно, побежал туда, но, достигнув нужного места, ничего не нашел и тщетно оглядывал улицу. Наверное, я обманулся, а может, и Кленка, тоже увидев меня, скрылся в одном из темных подъездов.

Дядя плотно отгородился завесой молчания, и поскольку мне не хотелось напоминать ему про тот роковой вечер, раз он сам о нем не вспоминал, то я и не мог узнать о том, что теперь сталось с Маркетой. Беспокойство не давало мне покоя. Не покончено ли уже со всем, ведь Маркетина стыдливость и девичья гордость мещанской дочки были ранены столь глубоко, что даже у любви недостанет сил победить обиду. А Кленка? Лишь на первый взгляд может показаться, что события прошедшего четверга коснулись его меньше, чем Маркеты. И слепому должно бы быть ясно, что ему мстила отвергнутая возлюбленная. Виноват ты тут или нет, попробуй-ка объясни девушке, перед которой у тебя горло сжимается от страха, даже если ты собираешься выдавить из себя самый обычный пустяк, вроде того, что сегодня, мол, хорошая погода.

Рассуждая так, я пришел к твердому заключению, что в этом любовном объединении Кленка — более слабое звено, чем Маркета, и что, продолжая свою разрушительную деятельность, я должен начинать именно с него. «Наверняка в нем есть нечто взрывчатое, вулканическое, — убеждал я себя, — как во всех музыкантах, по утверждению знатоков — нечто такое, что побуждает их действовать немедленно, хотя завершением может быть и катастрофа. Более всего мне нужно, наверное, опасаться Маркетиной неуступчивости и упорства. Как только она выплачет все слезы, припасенные для этого случая, то опять примется за свое: дайте мне Кленку, хотя бы вопреки всему свету.

Поэтому я должен увидеть Кленку, пока меня не опередила Маркета».

Так я и предполагаю поступить, но, по обыкновению, все развивается иначе.

На третий день вечером кто-то тихонько пробрался к дверям моего чердака. Одиннадцатый час, дом на запоре, кто бы это мог быть? Впервые за все время, пока я обитаю тут, мне приходит в голову мысль о ворах. Наверное, кого-то соблазнило белье, висящее на чердаке. Я уже готов повернуть ключ в замке — ничего-де и знать не знаю. Я ведь тут не затем, чтоб караулить чужие вещи и совать свой нос, куда не след. Но неведомый гость остановился как раз у моих дверей, мне слышно его взволнованное и прерывистое дыхание. Скорее всего, он знает, что я дома, и хочет убедиться, сплю я или нет. И тут, в тот момент, когда я начинаю поворачивать ключ, незнакомец дважды легонько стучит в дверь.

Я приоткрываю ее, и в комнату проскальзывает Маркета так поспешно и в таком испуге, будто кто-то преследует ее по пятам.

Дела творятся невероятные, мир сотрясается в своих основах, едва не рассыпаясь в прах. Воспитанная в монастыре дочь одного из известнейших пражских патрициев тайком, ночью крадется на чердак к молодому человеку! Я бы рассмеялся, если бы этот неожиданный ночной визит не потряс меня самого. Я пытаюсь, сколько могу, усмирить свое волнение и не подать виду, будто ее приход меня вообще хоть сколько-нибудь удивил. Пододвигаю ей стул.

— Садись, Маркета.

Она отрицательно трясет головой и стоит, опершись спиной о дверь. Могу ли я представить, каких усилий стоило ей подняться сюда и переступить мой порог?

— Я должна сейчас же уйти, Карличек. Наши могут проснуться.

Под глазами у нее пролегли тени, где скопилась вся темень бессонных ночей. Правда, мне, может быть, только так кажется, стол с лампой от нее слишком далеко. Но для меня ее лицо и локоны лучатся светом, хоть всю ее, целиком, окутайте тьмою, я все равно буду видеть ее так же ясно, как при блеске солнца.

— Что скажешь?

— Я послала Енику письмо, но оно вернулось обратно. «Адресат выбыл» — стоит на конверте. Что с ним, как по-твоему?

Я пожимаю плечами.

— Трудно сказать, но после того, что произошло, он не мог остаться у Здейсов.

У меня тут же мелькает мысль, что этим самым естественным разъяснением истины я, собственно, приношу ей облегчение и надежду.

— Впрочем, как знать, может, он вообще исчез из Праги. Стыдно показаться на люди.

Она вздрагивает, резко отрицая жестом подобное предположение.

— Он не делал ничего такого, чего нужно было бы стыдиться.

— Ну, об этом лучше ему знать. Только вся Прага наверняка болтает, что Кленке отомстила покинутая возлюбленная, а если он еще хоть немножко мужчина, то ему стыдно прежде всего за то, что в эту историю он и тебя впутал.

— Никуда он меня не впутал, он и не предполагал, что эта девчонка выкинет этакую штуку. Я знаю, любит он только меня одну.

— В таком случае, он давно должен был бы все объяснить и извиниться.