«Свет ты наш, Верховина…»

Поднявшись на второй этаж, я вошел в приемную. Секретарь, дважды переспросив мою фамилию, пошел докладывать. Через несколько минут ожидания он вынырнул из-за белой двери и, оставив ее полуоткрытой, произнес:

— Пан инженер Белинец.

Всего несколько шагов — и я очутился в высоком, светлом кабинете. Губернатор сидел не за письменным столом, а за круглым столиком у окна и перелистывал бумаги. Зеленая папка с моей запиской лежала перед ним.

Я поклонился. Губернатор ответил мне кивком головы и жестом пригласил сесть. Опускаясь на стул, я не сводил глаз с лица этого человека, и, как ни пытался уловить на нем сочувствие или неодобрение, оно ровно ничего не выражало, было бесстрастно и замкнуто на все замки.

«Он не узнает меня», — мелькнула мысль, и я решил напомнить ему Брно.

— Да, да, совершенно верно, — закивал губернатор. — Следовательно, вы закончили курс?

Он взял зеленую папку, раскрыл ее на первой попавшейся странице и будто углубился в чтение. Но по уставившемуся в одну точку взгляду я понял, что он не читает, а обдумывает, что мне сказать.

— Да-а-а-а, — протянул он наконец и захлопнул папку. — Всех нас печалит отсталость Верховины, и мы делаем все возможное, вот именно, все возможное… Правительство республики не ограничивает право эмиграции, как это было во время австро-венгерского владычества. Соединенные Штаты, Канада, да и другие страны держат открытыми свои двери для наших соотечественников. И, на мой взгляд, эмиграция — это единственное и радикальное решение проблемы Верховины. Вы, пане инженер, — продолжал губернатор, откинувшись в кресле и сцепив на груди волосатые пальцы, — образованный человек и согласитесь со мной, что наши верховинцы удивительно консервативны и упрямы. Они уезжают в другие страны и, проработав там несколько лет, не натурализуются, а в большинстве своем стремятся вернуться назад. Я знавал и таких, которые приезжали в Карпаты только для того, чтобы после смерти быть похороненными не в штате Небраска или Калифорнии, а где-нибудь в Ростоке или Пасеке. В наш век это нелепо и дико.

— Почему же? — возразил я. — Это ведь так естественно — родина!

— Родина? — удивился губернатор. — Просто упрямство и косность!

Я заставил себя промолчать.

— Ну, а что касается, пане инженер, вашей записки, — после паузы произнес губернатор, — мне кажется, вам следовало обращаться не ко мне, а к каждому сельскому хозяину в отдельности. Земля принадлежит им, а не государству. Они вольны делать на своей земле все, что им заблагорассудится. Мы же не в праве входить в их святая святых.

— Пане губернатор! — воскликнул я. — Но ведь речь идет о благополучии не одного человека, а тысяч людей!

— Вот и прекрасно! Привлеките к вашему проекту внимание частной инициативы, заинтересованных земледельцев, обратитесь к нашим аграриям, например в краевую земледельческую комору, к пану депутату Лещецкому, они знают нужды селянства… Вот именно, к пану Лещецкому, к пану Лещецкому…

Последние слова он произнес скороговоркой, протягивая мне записку, и я понял, что я для него не более чем докучный посетитель, от присутствия которого он рад поскорее избавиться.

Что мне еще оставалось делать? Я взял папку с запиской, поднялся, машинально поклонился и, ничего не видя перед собой, вышел из кабинета.

Это был первый удар. Он ошеломил меня и спутал все мысли.

На пригорке, под стенами губернаторской резиденции, был разбит сквер с фонтаном. Выбрав уединенную скамейку, я сел, чтобы прийти в себя и обдумать создавшееся положение. На какой-то миг возникли передо мной Куртинец и Горуля такими, какими я их видел в тот памятный полдень на полонине, и что-то беспокойно шевельнулось в душе. Но тотчас же я стал успокаивать себя тем, что, в сущности, ничего особенного не произошло. Просто-напросто я обратился не по адресу. «Не может быть, — говорил я себе, — чтобы людям, стоящим во главе нашего края, была безразлична судьба Верховины». И по мере того как я твердил это, у меня все больше разгоралось желание во что бы то ни стало добиться своего. Я решил, не откладывая, завтра же идти в земледельческую комору к Лещецкому.

18

Был обеденный час, и Лещецкого я не застал в коморе. Старичок секретарь сказал мне, что пан депутат будет позже, но, если мое дело к нему не терпит отлагательств, я могу пана застать сейчас в ресторанчике, где он обычно обедает.

Записав адрес, я отправился разыскивать ресторанчик.

Он помещался на левом берегу Ужа, в торговом ряду. Это было полутемное помещение с несколькими столиками. За стойкой восседала пышная хозяйка с красивым и нагловатым лицом.

— Вам пана Лещецкого? — спросила женщина и, спустившись с высокого стула, провела меня через дверь за стойкой в небольшую, выходящую окном во двор комнату.

Сумрачно здесь было так же, как и в первой, но на стенах висело несколько гравюр, два столика были покрыты накрахмаленными скатертями, и под окном стоял плюшевый диванчик. Видно было, что этот кабинет предназначался для избранных посетителей.