Свет в алтаре

За открытой дверью загремели шпоры. Это был он – Николай! Он любил модничать в шпорах. Руки мои дрогнули – и длинные волосы распались. Шпильки посыпались, задождили по паркету.

Николай кинулся собирать их. Я хваталась то за виски, то за горячие щёки, стыдясь то тускло-соломенного цвета моих волос, то пульсирующего жара в лице, то лихорадочного испуга в глазах. Я шептала:

– Простите… Простите…

Николай подал мне шпильки:

– Сегодня мы последний раз завтракаем с вами!

– Последний раз… Вы радуетесь! А если будет война? – вырвалось у меня. – Если Вас убьют, я…

– Разве не всё равно, когда мы встретим смерть?

– Мне – не всё равно! Я поэму не успел дописать! – ответил вошедший Константин и оперся на плечо брата.

За ним дверях показалась голова Серёжи:

– Бе-бе-бе!

Его рука махала исписанным листом. Константин кинулся за ним:

– Моя поэма! Злодей! Отдай! Я писал её две ночи! Если она пропадёт – пусть меня разорвёт ядром в первом бою!

Дверь хлопнула. Возня, истошный крик Серёжи, смех – всё растворилось в соседней комнате.

Николай стоял передо мной. Я не могла поднять глаз и смотрела ему в грудь – туда, где бьётся сердце.

– Николай!.. Возвращайтесь к нам! Все любят вас…

«И я люблю вас!» – хотелось мне сказать. Но я не решилась.

Если бы знала я тогда, что война неизбежна, что пушечное ядро уже отлито, я сказала бы эти слова: «И я люблю вас!» Неразумная девица – как я желала тогда, как мечтала взаперти от Бога, чтобы он кинулся к моим ногам и рука моя коснулась его русых кудрей! Что бы было?.. Он умолял бы родителей согласиться на брак – с «неблагодарной интриганкой, испортившей будущее молодому офицеру». Командир полка не одобрил бы брак с гувернанткой. Николай не служил бы в гвардии – и не стоял бы на Бородинском поле рядом с братом. Но нужен ли был ему путь в Царствие Небесное через земную любовь, через искупление вины перед обманутыми родителями?

Последний вечер с семьёй… Он подал отцу гитару – и тайный советник заиграл Камаринскую.

Николай вскинул голову. Подбоченясь, выступил вперёд. Развёл руки – распахнув сердце… Задробил ногами в чёрных сапогах.

Эти ноги ждал переход по мартовским ручьям, по месиву из рыхлого снега, ледяной воды и грязи.

Я улыбалась и хлопала для него в ладоши – пусть будет праздник. А если война? Я даже узнавать не хотела, что такое война.

Константин пошёл с ним в перепляс, ударив по голенищу сапога.

– Смотрите, господа офицеры! – погрозил им пальцем отец. – Вам завтра двадцать вёрст пешком идти!

Братья уходили на рассвете. Я проснулась проводить их. Проплясав весь вечер накануне, Николай бодро носился по дому в шинели, с кивером под мышкой.

– Прощайте! – шепнул он мне, чтобы не разбудить сестёр. – Мы полетели!

Родители расцеловали сыновей и благословили в дорогу.

– Вот вам моё напутствие, – отец подал Николаю, как старшему, маленькую книжку в малахитовом переплёте. – Это Евангелие давал мне и мой отец, когда отправлял учиться за границу.

Я смотрела из окна столовой, как братья выходили с крыльца. Стая голубей вспорхнула перед ними. Они поспешили к воротам, где ждали денщики с вьючными лошадьми. Константин оглянулся на дом и, увидев меня в окне, помахал рукой. Николай не оглянулся. Пелерина его шинели трепетала на ветру, словно крылья. Он забыл дома подаренный отцом кисет с табаком. Зато фарфоровая конфетница осталась опустошённой.

***

– Дочка! – услышала я голос тайного советника за спиной. – Окажите любезность старику. Ночью бумага важная пришла. Надобно копию написать да срочно отправить…

Какому-то графу… В какой-то департамент…

– Глаза стали плохо видеть, когда свету мало. А без Николая и попросить-то теперь некого.

Что ответил бы на моём месте Николай?

– Да. Я перепишу.

Летом началась война. Вести от сыновей родители читали вслух. Последнее короткое письмо от Николая пришло в августе:

«Мои милые папенька и маменька! Мы здоровы. Полк наш остаётся в резерве, в сражениях не участвуем. Из денег, что вы нам отправили, я долю свою отдал взаймы. У ребят денег совсем не было. Костя вам кланяется. Обещаю беречь его, всех вас люблю».

***

Осенью после Бородинского сражения раненый Константин вернулся домой. Лечиться. С ним вернулись денщики: его и Николая. И две вьючные лошади.

Он ни с кем не разговаривал, только пусто смотрел на нас глазами состарившегося человека; рифмовал строки, сидя на паркете, подложив под бумажные листы отцовское Евангелие. И забывал эти листы в комнатах, освещённых душой Николая.

Константин на Бородинском поле стоял под знаменем – картечь его первого и задела. Николай стоял позади, его батальон считался запасным. Запасным – в резервном гвардейском полку.

Я не могла пройти мимо: Евангелие лежало на полу. Малахитовый переплёт – последнее, чего касались руки Николая. Я подняла. Порохом не пахло. Пахло старой библиотекой. Мне открылась страница, заложенная конфетной бумажкой. Медовый запах постных конфет – сладкий запах последнего для Николая Великого поста. Евангелие от Матфея, притча о десяти девах.

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий2.

***