Свет в августе; Особняк

— Какой же я дурак! — сказал Стивенс. Он тут же позвонил и через минуту уже разговаривал с ним, со своим однокашником, любителем сельского уединения, жившим на плантации неподалеку от Джексона, — он уже помог Стивенсу получить амнистию для Минка, так что оставалось только объяснить, что произошло, не вдаваясь в подробности.

— Но ты, конечно, не знаешь, попал он в Мемфис или нет, — сказал его друг.

— Конечно, нет, — сказал Стивенс. — Но раз мы вынуждены найти его как можно скорее, то позволительно хотя бы это предположение считать правильным.

— Отлично, — сказал его друг. — Я знаком и с мэром города, и с комиссаром полиции. Ведь тебе прежде всего нужно — и это единственное, что они могут сделать, — чтобы прочесали все те места, где сегодня после полудня кто-то пытался купить револьвер за десять долларов. Правильно?

— Правильно, — сказал Стивенс. — И пожалуйста, попроси их позвонить мне за мой счет, когда они… вдруг что-нибудь найдут.

— Я сам тебе позвоню, — сказал его друг. — Можешь считать, что и я принимаю участие в судьбе твоего приятеля.

— Будешь говорить Флему Сноупсу, что я его приятель, так хотя бы улыбнись, — сказал Стивенс.

Это было в четверг: в пятницу телефонная станция разыскала бы его в каком угодно учреждении. Однако у него скопилось много дел, и он решил засесть у себя в служебном кабинете. Он только успел заняться делами, как вошел Рэтлиф с аккуратным бумажным пакетиком и сказал: «Доброе утро», — но Стивенс даже не поднял глаз и продолжал сосредоточенно и быстро писать на желтоватом блокноте: ему не помешало даже, когда Рэтлиф постоял перед ним, смотря ему в макушку. Потом Рэтлиф отошел, сел на один из стульев у стола, на тот, что был ближе к стенке, потом привстал, аккуратно положил свой пакетик на картотеку и снова сел, а Стивенс все писал не отрываясь, только изредка останавливался и справлялся по книге, лежавшей у его левой руки; наконец Рэтлиф потянулся за утренней мемфисской газетой и, взяв ее со стола, развернул, осторожно шелестя листами, а через некоторое время снова тихонько зашелестел, переворачивая страницу, пока Стивенс не сказал:

— Фу, черт, либо уходите отсюда, либо придумайте себе другое занятие. Вы меня нервируете.

— А у меня никаких занятий нынче утром нет, — сказал Рэтлиф. — Может, вам куда надо пойти, я могу посидеть послушать телефон.

— Я и тут могу работать, только не шелестите вы… — Он вдруг бросил, отшвырнул карандаш. — Как видно, он еще не доехал до Мемфиса или, во всяком случае, еще не пытался купить револьвер, иначе нам сообщили бы. А нам одно и нужно: заранее дать знать по всему Мемфису. Неужели вы думаете, что в любой ссудной лавке, в любом охотничьем магазине не побоятся потерять лицензию, если продадут ему револьвер, после того как полиция им…

— Если бы меня звали Минк Сноупс, то я нашел бы место, где не боятся потерять лицензию за продажу ружья или револьвера.

— Например? — сказал Стивенс.

— Во Французовой Балке всегда поговаривали, что Минк в молодости мог задать жару, конечно, насколько ему средства позволяли, а средств было маловато. Но он ездил, как все деревенские парни, в Мемфис раза два-три в год со своими сверстниками, тогдашними головорезами — с Квиками, с Тэрпинами, с Таллами, словом, с кем придется: значит, была у него возможность узнать, в каких местах торгуют без всяких лицензий, так чтоб полиция не трепала их каждый раз, как найдет ружье или револьвер в неположенном месте или не найдет в положенном.

— Неужто вы думаете, что мемфисская полиция знает про Мемфис меньше, чем какой-то сумасшедший ублюдок, убийца, да еще просидевший в каторжной тюрьме чуть ли не сорок лет? Мемфисская полиция, да это же лучшая полиция, не то что в десяти, в ста городах, черт возьми, да я вам их и назвать могу.

— Ну ладно, ладно, — сказал Рэтлиф.

— Честное слово, даже сам господь бог не настолько занят, чтобы позволить маньяку-убийце с десятью долларами в кармане проехать на попутных машинах сто миль, купить револьвер за эти десять долларов, потом, опять же на попутных, проехать еще сто миль и пристрелить человека!

— А может, тут все зависит от того, хочет бог кого-то убить или нет, — сказал Рэтлиф. — А к шерифу вы сегодня утром заходили?

— Нет, — сказал Стивенс.

— А я заходил. Флем еще к нему не обращался. И из города не уезжал. Я и это проверил. Так что, может, это самый лучший признак: Флем не беспокоится. Как вы полагаете, сказал он Линде или нет?

— Нет, — сказал Стивенс.

— Почем вы знаете?

— Он мне говорил.

— Флем говорил? Прямо так, сам, или вы у него спросили?

— Спросил, — сказал Стивенс. — Я спросил: «А вы Линде расскажете?»

— И что же он ответил?

— Сказал: «Зачем?»

— А-а, — сказал Рэтлиф.

Пробило двенадцать. У Рэтлифа в аккуратном пакетике оказался такой же аккуратный сандвич.

— Вы ступайте домой обедать, — сказал он, — а я тут посижу, послушаю телефон.

— Да вы же сами только что сказали, что раз Флем не беспокоится, так какого черта нам волноваться?

— А я волноваться и не буду, — сказал Рэтлиф. — Просто посижу, послушаю.