Свет в ладонях

— Я хочу сказать, что, видя, что надвигается буря, следя за настроениями толпы и понимая, чем это может обернуться, мы с моими давними и верными друзьями, графом ле-Киллианом и герцогом ле-Дердаем, приняли меры. Наш человек, в чьей преданности нельзя было сомневаться, был приставлен к королеве Марианне и её сыну в качестве личного телохранителя. Когда толпа ворвалась в Сишэ и стало ясно, что побег не удастся, этот человек совершил то, что можно было счесть преступлением, хотя на деле это было великой преданностью короне. Он отнял ребёнка у матери и унёс его, спрятал, в то время как безумцы совершали цареубийство. Когда свора этих бешеных псов, напившись крови и разгромив дворец, унеслась прочь, наш человек вынес младенца из дворца, сел на самого резвого коня и скакал без передышки больше суток, пока не достиг своего родного дома. Ему было велено никому не верить и ни на кого не рассчитывать в те дни, ибо неясно было, кто друг, а кто враг. Он должен был увезти мальчика и охранять до тех пор, пока не уляжется смута — куда-нибудь подальше, и чтобы никто не знал, кто он такой. Ибо если бы бунт распространился по всей Шарми, то в любом доме любого города мог найтись ещё один цареубийца, который не побоялся бы поднять руку на младенца. Друг мой, нужно ли мне называть вам имя нашего поверенного, или вы уже догадались сами?

Клайв ошалело молчал.

Монлегюр смотрел на него с отеческой теплотой.

— Да, да. Имя его было — Эдвин Ортега. Он уехал в Гальтам и несколько лет жил там, выдавая младенца за своего сына. Когда смута улеглась, мы написали вашему отцу — то есть тому, кого вы всю жизнь считали отцом, — что теперь он может привезти принца обратно, и мы восстановим его в законных правах. Увы! Мы слишком долго тянули, осторожничали, не уверенные вполне в том, что смута действительно миновала. Ловкач Альфред Голлан к тому времени уже вовсю заправлял Народным Собранием, сила которого в те дни была выше, чем сила Малого Совета, возглавляемого вашим покорным слугой. Голлан воцарился прежде, чем наши письма дошли до Ортеги. Позже мы узнали, что Голлан перехватил и убил нескольких наших гонцов. Ему не хватало духу убить истинного наследника собственноручно, но со своей стороны он сделал всё, чтобы помешать ему вовремя попасть в столицу. Став королём, он вызвал нас — Киллиана, Дердая и меня — и открыто пригрозил уничтожить, если мы попытаемся связаться с Эдвином Ортегой или заговорим о том, что принцу Вильему удалось уцелеть. Правда, у Голлана и у самого было слабое место — его дочь, родившаяся вскоре после того, как он был коронован. Но он вскоре понял, что мы сможем использовать её против него так же, как он использовал наш страх потерять ваше высочество… я теперь могу называть вас так, мой дорогой друг… Поэтому он вскоре отправил принцессу за границу, якобы на обучение и воспитание, и скрывал её от нас столь же умело, сколько мы скрывали вас от него. И долгие годы это была патовая ситуация — у нас больше не было сил, да и желания вновь поднимать чернь, ибо нынешняя чернь разбалована этим своим Народным Собранием и прочей республиканской ерундой, и если её вновь поднять, она уже может и не успокоиться так, как в прежние времена. Нынче дразнить чернь стало опасно… Но мы положим этому конец — с вашей помощью, мой принц.

— Послушайте, — наконец выговорил Клайв. Голова у него вроде перестала кружиться и вернулась на место, но мысли всё ещё скакали, словно мучительно застоявшиеся кони. — Слушайте, но это же просто бред. Я знаю своего отца, он был старый солдат, дослужился только до лейтенанта за сорок лет, воевал с Миноем… Он никогда не бывал в столице, и уж тем более не служил в лейб-гвардии!

— О, разумеется. Так мы велели ему отвечать вам, когда вы начнёте спрашивать. Мы боялись, что если вы узнаете о своём происхождении, то, будучи ребёнком, невинным в своём тщеславии, проболтаетесь, и слухи дойдут до Альфреда, узурпировавшего ваш трон. Мы не могли так рисковать. Потому полковнику Ортеге — полковнику, друг мой, да, — было велено говорить вам то, что он говорил. Он полюбил вас, как родного сына. Правда, после революции и безрассудных решений нового короля казна практически опустела, так что мы не могли обеспечить полковнику Ортеге достаточное содержание. Оттого вы жили скромно, однако всё же были приняты в престижнейшую военную академию Шарми — вы никогда не задумывались, отчего?

— Папа дружил с одним из деканов… боевые товарищи…

— А знаете ли вы, что приём в Академию ле-Фошеля по протекции строжайше воспрещён? Нет? Лишь самые богатые либо самые знатные дома могут отправлять туда на обучение своих наследников.

— А вот это точно враньё! — воскликнул Клайв. — Мой старый друг, Джонатан ле-Брейдис, — не богатый и не знатный, такой же, как я, и тоже учился там!

Он как будто всячески цеплялся за малейшую возможность опровергнуть поразительное заявление графа Монлегюра. Он упорно отказывался верить во всю эту невероятную историю. Он не хотел быть принцем.

У него это просто в голове не укладывалось, так твою мать.