Свет в ночи

Разумихин решил проводить приятеля, но предваритель­но вызвал к нему Зосимова. Заботливый врач, немедля, по­потчевал своего пациента порошком.

Провожая Раскольникова, изрядно подвыпивший Разу­михин говорил лишнее. Из его болтовни выяснилось, между прочим, что Заметов, после памятного разговора с Расколь­никовым в трактире, отказался от подозрений и раскаивает­ся в них. — «А только как этот мальчишка теперь убит, так ты себе представить не можешь.' «Мизинца, говорит, этого человека не стою.'» Твоего то-есть». Стыдно стало и Илье Петровичу, заподозрившему Раскольникова в убийстве. Из слов Разумихина выяснилось также, что Зосимов склонен считать Раскольникова если и не прямо сумасшедшим, то все же не совсем нормальным. «Раскольников жадно слу­шал». Такое дальновидное состояние догадливых умов было для него весьма выгодным после того, как мысли о явке с повинной он окончательно отбросил. — «Слушай, Разуми­хин, — заговорил Раскольников, — я тебе хочу сказать пря­мо: я сейчас у мертвого был, один чиновник умер... я там все мои деньги отдал... и, кроме того, меня целовало сейчас одно существо, которое, если б я и убил кого-нибудь, тоже бы... одним словом, я там видел еще одно существо... с ог­ненным пером... а, впрочем, я завираюсь, я очень слаб, под­держи меня... сейчас ведь и лестница...»

Чего в этой прерывистой речи не договаривал Расколь­ников? Одно — несомненно: в нем укрепилась уверенность, сердцем ему подсказанная, что Поленька не перестала бы любить его своей детской любовью, если бы и узнала, что он — убийца. Всего же замечательнее здесь — это неожиданное упоминание о существе с огненным пером, о Соне. Ведь с нею он даже не успел познакомиться, стоя близ умирающе­го Мармеладова.' Вот прямое подтверждение того, что, еще выслушивая в распивочной исповедь Мармеладова, уже дей­ствительно «знал бессознательно» Раскольников, на кого он будет опираться и к кому пойдет, когда надо будет «хоть к кому-нибудь да пойти». Отсюда, как неизбежное следствие, рождалось «бессознательное знание» Раскольникова о том, что он убьет Лизавету. Соня с Лизаветой мистически не- разлучимы, они духовно отражают друг друга.

«— Что с тобой? Что с тобой? — спрашивал встревожен­ный Разумихин.

— Голова немного кружится, только не в том дело, а в том, что мне так грустно, так грустно! точно женщине... право! Смотри, что это? смотри! смотри!

Что такое?

Разве не видишь?»

Раскольников увидел свет в окне своей комнаты. Но еще за мгновение до того ему вдруг стало грустно, точно женщи­не. До него дошло некое веяние, исходившее от существ, под­жидавших его в комнате. И было в этом веянии что-то тос­кующее и нежно женственное. Тотчас вслед за тем он уви­дел испугавший его свет. У него мелькнула мысль, что при­шла полиция с обыском. Глубина души Раскольникова по- прежнему продолжала жить своей жизнью, непричастной греху, и всё воспринимать шестым чувством, а извращенный преступлением разум обманывал убийцу.

Взобравшись на лестницу и подойдя к двери, они вдруг услышали в комнате голоса. «Раскольников первый взялся за дверь и отворил ее настежь, отворил и стал на пороге, как вкопанный.

Мать и сестра его сидели у него на диване и ждали уже полтора часа. Почему же он всего менее их ожидал и всего менее о них думал, несмотря на повторившееся даже сегодня известие, что они выезжают, едут, сейчас прибудут?»

Лужин в тот же день утром сказал Раскольникову, что с часу на час ожидает приезда Пульхерии Александровны и Дуни. Но Раскольников об этом совершенно забыл. Почему?

Надо быть особенно внимательным, когда Достоевский задает свое очередное «почему». Он часто многого не догова­ривает, боясь нарушить художественную ткань повествова­ния и, одновременно, вызывая читателя на сотворчество. Раскольников забывал о сестре и матери и как бы совсем не помнил Лизаветы потому, что память о них, инстинктивно им заглушаемая, с невыносимой остротой пробудила бы в нем совесть. Его зараженное грехом сознание не слушалось сердца. Оттого полоску света, извещавшую его о прибытии сестры и матери, его заблуждающийся рассудок истолковы­вал превратно.

Пульхерия Александровна и Дуня успели обо всем рас­спросить Настасью, стоявшую и теперь перед ними.

«Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял, как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались обнять их: не мог­ли. Мать и сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали... Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке».

Наступил час Разумихина. Он «схватил больного в свои мощные руки, и тот мигом очутился на диване».