Свет в ночи

с собою к преддверию ада, как некую нерушимую защиту от загробных мытарств, угрожающих вечной погибелью. Ве­личайшее несчастье Свидригайлова в том, что здесь на земле он уже раскаяться не в состоянии. Раскаяние есть решитель­ный отказ от греха и порока. На это у Свидригайлова, опу­танного своими злодеяниями, духовных сил не хватает. Он ищет спасения в Дуне, судьба которой действительно могла бы при ином развитии событий слиться с его судбой и тем вдохнуть в погибающего, дух живой. Но не раскаяние, а от­чаяние владеет Свидригайловым, пресекая для него всякую возможность избавиться от порочных навыков. Взывая вну- тренно к Дуне о спасении, он прибегает к шантажу, чтобы заставить ее придти на свидание, а когда она приходит в смертельной тревоге за брата, он пытается ею овладеть, обе­щая достать Раскольникову паспорт для побега за границу. Какое страшное смешение и столкновение противоречивых вожделений и чувств! Конечно, в душе любого человека на­блюдается такое же смешение разнородных наклонностей, но нет столкновений; всё в среднем человеке вершится ту­скло и вяло и оттого погружается он в гибельный омут, нас всех поджидающий, хуже и безнадежнее, чем Раскольников или двойник этого идейного убийцы. Невозможно разобрать­ся до конца в чём по-настоящему состоят злодеяния Сви­дригайлова и где начинается, как он сам говорит, «мрачные таинственные сказки, которые мне приписывают». Чем сло­жнее человек, тем противоречивее его помыслы, чувствова­ния и поступки и тем больше о нем россказней, ядовитых и опасных слухов. У кумушек в юбках и штанах языки ра­ботают на диво! Достоверно свидетельствует, пожалуй, о преступности Свидригайлова лишь одно видение, померещив­шееся ему перед самоказнью. В полудремоте ему пригре­зился гроб. «Этот гроб был обит белым гроденаплем и об­шит белым густым рюшем. Гирлянды цветов обвивали его со свех сторон. Вся в цветах лежала в нем девочка, в белом тюлевом платье, со сложенными и прижатыми на груди, то­чно выточенными из мрамора, руками. Но распущенные во­лосы ее, волосы светлой блондинки, были мокры; венок из роз обвивал её голову. Строгий и уже окостенелый профиль её лица был тоже как бы выточен из мрамора, но улыбка на бледных губах её была полна какой-то недетской безпре- дельной скорби и великой жалобы. Свидригайлов знал эту девочку; ни образа, ни зажженных свечей не было у этого гроба и не слышно было молитв. Эта девочка была само­убийца — утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это моло­дое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски-чистую душу и вырвавшею последний крик отча­яния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда был ветер»...