Свет в ночи

Раскольников уловил в глазах старухи знание о надвига­ющейся на нее неминучей беде и, одновременно, насмешли­вое торжество над своим палачем. Конечно, это внутренее знание собственной судьбы не доходило до позитивного рассудка скопидомки, злой и хитрой, но, несомненно, глупой. Однако, в деньгах есть магия, бросающая зловещий отсвет на того, кто их любит до полного самозабвения. Недаром во все века и всюду ростовщиков изображали существами, об­щающимися с нечистой силой. Одержимый идеей Расколь­ников, в предельном напряжении воли, устремленной к еди­ной цели — убить, почти не чувствующий своего тела, став­ший на мгновение подобием злого духа, проник во внутреннее «я» старухи и увидел именно то, что оно знало. Но бежать было поздно.

Из того, что угадал Раскольников в глазах своей жертвы, вскоре возникнет его сон об убитой, насильственно и внезап­но отправленной им в вечность, когда не прямо в ад, то уж, во всяком случае, не в райские обители, вернее же всего в ту потустороннюю комнатку, о которой Свидригайлов поведет беседу с убийцей: — «одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, вот и вся вечность».

Так или иначе, но нельзя забывать, что именно из этого сна Раскольникова рождается его неизбежная, как рок, встре­ча с Свидригайловым. Но не будем по заразительному при­меру самого Достоевского забегать вперед.

*

«— Что такое? — спросила она (старуха. — Г. М.), еще раз пристально оглядев Раскольникова и взвешивая заклад на руке.

— Вещь... папиросочница... серебряная... посмотрите.

... Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к све­ту (все окна у нее были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему за­дом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем...

... — Да что он тут навертел/ — с досадой вскричала ста­руха и пошевелилась в его сторону.

Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул то­пор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя (выделено мною. — Г. М.), и почти без усилия, почти маши­нально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила... Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. В одной руке она еще продолжала держать «заклад». Тут он из всей силы ударил раз и другой, все обухом, и все по теме­ни. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело по­валилось навзничь».

Мы видим, что в продолжение всей сцены убийства лез­вие топора было обращено к Раскольникову и угрожающе глядело ему прямо в лицо, показывая, что пора палачу ста­новится на место собственной жертвы. И когда бы довелось Раскольникову ограничиться лишь этим одним злодеянием, он неизбежно сделался бы добычей мстительной «старой ведьмы», союз которой с нечистой силой оказался на деле покрепче, чем у него.

Спасти Раскольникова от окончательной духовной ги­бели могло теперь только вмешательство Божественной воли.

На небесах больше радости об одном кающемся грешни­ке, чем о девяноста девяти праведниках. Но как привести к покаянию человека самообжествившегося, сковавшего и на­глухо запечатавшего в себе совесть?

«Убить вошь, бесполезную, гадкую, зловредную», — по утверждению Раскольникова, по меньшей мере, позволитель­но. Он повторяет это дважды. Сначала в разговоре с Соней, потом с сестрой, перед тем как идти признаваться в своем преступлении властям.

«— То, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушон­ку-процентщицу, никому не нужную, которую убить, сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это

преступление? Не думаю я о нем и смывать не думаю».

*

Я не буду задерживаться на том, как растерянно, неу­мело, нелепо бросился Раскольников в соседнюю комнату обыскивать комод и укладку, находившуюся под постелью, как набивал он в карманы браслеты, кольца и серьги... Но он не успел много набрать.

Всегда таинственные силы жизни, приведенные в движе­ние его преступлением, уже начинали действовать напере­кор его же расчетам и намерениям. По повелению Божествен­ной воли проснулась его судьба, дотоле спавшая в умолкнув­ших Перунах. Случилось так, что Лизавета гораздо быстрее, чем это можно было предвидеть, вернулась домой после де­лового свидания с мещанами-торговцами. И вот послышалось Раскольникову, «что в комнате, где была старуха, ходят...

Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух; но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.

Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в ру­ках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру...»