Свет в ночи

Грех и злодейство позорно смешны и «ад всесмешлив», и это страшно, но еще страшнее, что сознательно бунтующе­му человеку, по причине его одержимости, его причастности к умыслам преисподней, самому хочется смеяться над собою. В нем закипает зверская злоба от собственного бессилия, от беспомощности перед «судьбою» и «случаем». Злоумышляя, мы попадаем в заклятый круг все разрастающихся наважде­ний и предаемся «с феноменальным легкомыслием» при­зрачным расчетам и предрешениям. «Почему, почему, почему я так наверно это решил?» Да потому, что каждый из нас, замышляя злое и лукаво оправдывая его перед совестью, вы­падает из бытия, теряет меру всего подлинно реального и небытийствует, как само зло, предаваясь фантасмагориям, существуя лишь паразитарно за счет добра.

«Он (Раскольников. — Г. М.) остановился в раздумьи под воротами... прямо против темной каморки дворника, то­же отворенной. Вдруг он вздрогнул. Из каморки дворника, бывшей от него в двух шагах, из-под лавки направо что-то блеснуло ему в глаза... Он осмотрелся кругом, — никого. На цыпочках подошел он к дворницкой, сошел вниз по двум сту­пенькам и слабым голосом окликнул дворника. — «Так и есть, нет дома!..» — Он бросился стремглав на топор (это был то­пор) и вытащил его из-под лавки, где он лежал между дву­мя поленами; тут же, не выходя, прикрепил его к петле, обе руки засунул в карманы и вышел из дворницкой; никто его не заметил! «Не рассудок, так бес!» подумал он, странно ус­мехаясь. Этот случай ободрил его чрезвычайно».

Подчеркнутые мною здесь слова, брошенные Достоев­ским мимоходом, исключительно важны для всего замысла «Преступления и наказания». Между прочим, они лишний раз убедительно показывают правильность уже высказан­ного мною предположения, что, по Достоевскому, все же не до конца становится преступник, даже оправдавший перед совестью свой греховный умысел, игрушкой диавола, послуш­ным автоматом. Какую-то частицу собственной воли, направ­ленной на поругание бытия, он в себе сохраняет, во всяком случае, вплоть до последней минуты, предшествующей фа­ктическому завершению злодеяния.

Раскольников увидел на опыте, что если рассудок не мо­жет служить безошибочно на преступных путях, то имеется у злоумышленника верный до поры, до времени, союзник и руководитель. Этого-то, столь любезно подвернувшегося по­мощника, он приветствовал странной усмешкой и торжествен­ным восклицанием.

В искусстве — будь-то роман, поэма или небольшое сти­хотворение — часто всего одно слово, с неотвратимой мет­костью попадая в цель, освещает внезапно изнутри художест­венное произведение в целом. Топор, околдованный нездеш­ней властью, олицетворил собою как бы материализовавшую­ся потустороннюю волю. Он блеснул из темноты в глаза Рае- кольникову, странная усмешка которого лишь отразила этот блеск — подобие улыбки возликовавшего беса.

Слово «странный» придает особый оттенок усмешке Раскольникова и позволяет нам ощутить мистику неждан­но явленного бесовского преподношения. Это слово одним мановением ставит в «Преступлении и наказании» на цен­тральное место темную власть, завладевающую нами на путях греха.

Петля, с прикрепленным к ней топором, находилась, как мы уже знаем, с внутренней стороны пальто под левой мыш­кой и, следовательно, орудие преступления прижималось к сердцу преступника. Таким образом символизировалось — отразилось вовне — содружество Раскольникова с силами преисподней. Поистине, нет ничего случайного в мире и, по существу, любое явление неисчерпаемо! По Достоевскому, получается как будто, что такого рода союз бывает нерастор­жим и верен, пока не осуществится злодеяние. Черт, в отли­чие от нас, делает свое дело чисто и умеет распорядиться об­стоятельствами в нужном ему распорядке.

Дом, в четвертом этаже которого проживала ростовщи­ца, состоял из мелких квартир и был заселен всякими про­мышленниками и мелкими чиновниками. «Входящие и вы­ходящие люди так и шмыгали под обоими воротами... Тут служили три или четыре дворника». Когда, накануне реши­тельного дня, Раскольников заходил к старухе «на пробу», он никого не встретил под воротами и очень был рад, что ему удалось проскользнуть на лестницу незамеченным. И теперь, «на счастье его, в воротах опять прошло благополуч­но. Мало того, даже как нарочно (выделено здесь и ниже мною — Г. М.), в это самое мгновение только что перед ним въехал в ворота огромный воз сена, совершенно заслоняв­ший его все время, как он проходил подворотню... Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорили несколь­ко голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не по­пался... Лестница к старухе была близко, сейчас из ворот на­право. Он уже был на лестнице...» Вот и четвертый этаж, вот и дверь старухиной квартиры.