Свет в океане

Задернутые тяжелые парчовые шторы не пропускали яркого солнечного света, и в доме стоял полумрак. В саду за задней верандой цикады, облюбовав виноградные листья, стрекотали так громко, что закладывало уши.

Ханна разглядывала почерк. Она видела слова, слагавшиеся из букв, но их смысл отказывался укладываться в голове. Сердце гулко стучало, и ей никак не удавалось сделать вдох. Открывая письмо, Ханна боялась, что оно может исчезнуть на глазах. Нечто подобное уже случалось, когда ей казалось, что на улице промелькнула Грейс в своем розовом платьице, а потом оказывалось, что это сверток в оберточной бумаге такого же цвета или женская юбка. Иногда она могла поклясться, что мужчина впереди – по фигуре и походке – точно ее муж, и она даже хватала его за рукав, а потом встречала недоуменный взгляд совершенно чужого человека, ничуть на него не похожего.

– Гвен? – позвала она, когда наконец к ней вернулся дар речи. – Гвен, ты можешь подойти на минутку? – Она звала сестру из спальни, боясь пошевелиться, чтобы письмо не исчезло и не оказалось миражом.

Гвен появилась с вышивкой в руках.

– Ты звала меня, Ханни?

Ханна, не в силах больше произнести ни слова, молча показала глазами на письмо. Сестра взяла его в руки.

«Слава Богу, – подумала Ханна, – мне это не привиделось!»

Через час они уехали из деревянного коттеджа, в котором жили, и направились в каменный особняк Септимуса Поттса, располагавшийся на окраине города.

– И это оказалось в почтовом ящике? Сегодня? – спросил он.

– Да, – ответила Ханна, которая до сих пор не могла прийти в себя.

– Кто мог такое написать, папа? – поинтересовалась Гвен.

– Тот, кто знает, что Грейс жива! Кто же еще? – воскликнула Ханна, не замечая взгляда, которым обменялись ее отец и сестра.

– Ханна, дорогая, прошло уже так много времени, – сказал Септимус.

– Я знаю!

– Он хочет сказать, – вмешалась Гвен, – что это очень странно: столько лет никаких известий – и вдруг такое!

– Но письмо-то есть! – не сдавалась Ханна.

– О Господи! – только и могла сказать Гвен, качая головой.

Вечером того же дня сержант Наккей – старший полицейский чин в Партагезе – сидел в неловкой позе на старинном кресле, водрузив изящную чашку из тонкого фарфора на широкое колено и пытаясь делать заметки в блокноте.

– А вы не заметили никого незнакомого возле дома, мисс Поттс? – обратился он к Гвен.

– Ни души! – Она поставила кувшин с молоком на журнальный столик. – К нам редко кто заглядывает.

Наккей что-то записал.

– Ну?

Полицейский понял, что Септимус обращался к нему. Он еще раз внимательно осмотрел письмо. Аккуратный почерк. Обычная бумага. Без почтового штемпеля. Кто-то из местных? Видит Бог, в городе еще встречались люди, которые находили утешение в страдании женщины, связавшей свою судьбу с бошем.

– Тут не за что особо зацепиться, – сказал он и терпеливо выслушал град возражений Ханны, заметив на лицах ее отца и сестры смущение, какое бывает, когда за семейной трапезой выжившая из ума тетка заводит беседу об Иисусе.

Покидая дом, сержант надел шляпу и, наклонившись к вышедшему его проводить Септимусу, тихо сказал:

– Похоже на жестокий розыгрыш. На мой взгляд, уже пора перестать считать фрицев врагами. Да, та война была грязной штукой, но это никому не дает права на подобные выходки. Я никому не скажу о письме, чтобы не появились подражатели. – Он пожал руку Септимусу и направился к воротам по длинной дорожке.