Свет в окне

Карл его поддержал: «А ведь он прав. Зачем было ведьму убивать?». Послушать мужа, так можно было не заглядываться на серебро и золото, насыпать в ранец медяков, вручить старой карге волшебное огниво и чинно уйти, шаркнув ножкой. Сам он, Настя не сомневалась, именно так бы и сделал. Он всю жизнь проведет в медном царстве, причем не царем, а так, обитателем. И на работе сделал такую же головокружительную карьеру: инженер – старший инженер – руководитель группы, это его потолок. Да и не только его – так живут многие, потому что не видели другой жизни – ни серебряного, ни золотого царства. Девочки из экскурсионного бюро, побывавшие в Болгарии или в Польше, возвращаются пришибленные, больные. Это самое трудное – вернуться назад и опять жить, как до поездки, словно не было никакой Польши, никакой Болгарии. Жить и знать, что ты обречен на эту жизнь, а здесь никогда не наступит ничего похожего на самую простенькую Болгарию.

Настя хорошо знала это по себе. Выйти из поезда «Берлин – Москва» было все равно что вернуться на «болото», в поселок городского типа, откуда не добраться ни до какого царства, даже самого завалящего медного.

Но ведь где-то ждало серебряное, потом золотое… Продолжая ряд, можно было допустить и существование бриллиантового царства – разве стремление к лучшему имеет предел?

Лучик бриллиантового царства сверкнул, когда Степан Васильевич подарил ей обручальное кольцо. Оно было совсем не похоже на то, которое Настя носила на пальце и только недавно сняла, как новый муж и новый брак отличались от прежних.

После того как Баев вернулся из отпуска, он стал приезжать чаще. Здороваясь, произносил одну и ту же фразу: «Друзья встречаются вновь», словно задавал тональность их встречам: дескать, по-прежнему друзья, никакого подтекста. И во время его пребывания ничего не происходило такого, что выходило бы за рамки сложившейся традиции их отношений: прогулки по взморью, экскурсионные поездки по самым живописным местам, ресторан, иногда концерт. И вместе с тем присутствовало что-то неуловимое, о чем Настя безошибочно знала, хотя ничем не выдавала своего знания; нечто, что рано или поздно должно было определиться. Она твердо решила дождаться этой определенности, которая – она была уверена – последует. Иначе… иначе быть не могло; я вам не Анна Каренина.

В ничем не примечательный серый октябрьский вечер Степан Васильевич сделал предложение. Объяснения в любви не было, что оставило в Насте неожиданное разочарование; предложение звучало почти по-деловому. Говорил он сосредоточенно, чуть нахмурясь, и бороздка на переносице, как выяснилось, была для нее уже привычной; только голос, немного ниже обычного, выдавал волнение. Слова и фразы были сдержанными, корректными, почти официальными.

«С тех пор как не стало моей супруги…»

«…ваш матримониальный статус в настоящее время…»

«…готовы переехать в Москву»

«Я, со своей стороны…»

«…не ставить в двусмысленное положение…»

«…хотел бы видеть вас…»

И, наконец, – теплее, теплее… Вот оно: «Вы мне очень дороги, Настя».

Она повернула руку, и кольцо сверкнуло маленькой радугой. Хорошо, что успела сделать маникюр. Осторожно привстав, выключила свет над противоположным диванчиком. Ростик спал, из-под простыни торчал угол толстой книжки.

Понадобится какое-то время, чтобы присмотреться к Степану Васильевичу, выучить его привычки; с этим она справится. И то, что они обращаются друг к другу на вы, оказалось очень удобно – в самом деле, не называть же его Степой. «Дядя Степа». В прошлом веке между супругами было принято говорить «вы». Можно закрыть глаза и представить давно прошедшее время, вот супружеская пара едет за границу. На воды, например, как бессмысленно кипятилась учительница немецкого языка. Знал бы этот Попугайчик, что Настя как раз и едет за границу, причем надолго, хоть и не на воды. Знали бы вы, Эльза Эрнестовна, что мы с вами теперь коллеги, только я буду преподавать английский язык. «Michael and Steve Come to Moscow», «Our Family» – в учебниках ничего не меняется. Да, я буду преподавать английский. Который, по вашему признанию, вы знаете плохо; а если бы и хорошо знали, ничего бы это не изменило, потому что муж у вас не торгпред, а значит, сколько бы языков вы ни выучили, продавать вам их отстающим ученикам до второго пришествия, по трешке с носа, и складывать в ранец медяки.

Должно быть, на воды ездили тоже не иначе как в спальном вагоне, только удобств поменьше было. Муж в соседнем купе, готовит доклад. Можно – в классических традициях – отложить в сторону неразрезанный французский роман (в его роли выступит «Новый мир», никакого разрезания) и перед сном посмотреть в окно.

Поезд подходил к Польше.

7

Глава «Мировоззрение Спинозы» начиналась словом «разумеется»: «Разумеется, философию спинозизма нельзя считать прямой экстраполяцией гоббсизма».