Свет в окне

Подошли Келеры. Лиза с любопытством наблюдала за Степаном Васильевичем. Он заговорил по-немецки привычно и уверенно; сказал что-то забавное – Настя не уловила, – отчего Ансельм и Лиза весело заулыбались. Через несколько минут взглянул на часы, с сожалением развел руками: работа, прошу прощения, – и отошел.

– Какой любезный, – сказала тетка. – Ты давно с ним знакома?

Настя стояла у прилавка с книжными «деликатесами», эквивалентными икре, севрюге и опьяняющими не хуже армянского коньяка. Выпуски последних лет и совсем свежие издания; синяя «Библиотека поэта» и миниатюрные, в половину ладони величиной, книжечки с золотым обрезом. Она взяла в руки квадратный черный томик, раскрыла, и у нее перехватило дыхание:

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.

Лиза обняла ее за плечи:

– Пойдем, дружок, Ансельм умирает от голода. Потом выберешь что захочешь.

Настя знала, что так все и произойдет. Тетка не позволяла ей тратить деньги. Кроме того, впереди маячили вожделенный вельветовый пиджак и сумка; Лиза твердо вознамерилась купить ей туфли. «Кого нам баловать, кроме тебя?»

Когда они выходили из кафе, навстречу шел Баев. Приветливо улыбнувшись, он вручил ей яркий пакет из пластика и снова затерялся в толпе.

Внутри лежал томик Ахматовой.

Весь обратный путь в поезде домой прошел под знаком волшебных стихов:

Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз…

Стихи завораживали; колеса стучали быстрее, словно поезд не хотел вслушиваться в неторопливый ритм стихов, а спешил кого-то обогнать.

Тревожные, смутные, беспокойные стихи.

На дне пакета в тот же вечер, после ярмарочного дня, Настя обнаружила визитную карточку с его телефонами, московским и берлинским. Позвонила, поблагодарила за подарок.

Так начались их… что, дружба? Отношения? Сложно подобрать верное слово – при том, что романа в бытовом, общепринятом смысле слова не завязалось. Продолжалось общение, главным образом телефонное, разбавленное нечастыми вначале встречами, когда Баев приезжал: «Я люблю бывать в вашем городе». Безо всяких многозначительных красноречивых взглядов (мол, из-за вас люблю приезжать) или намеков, тем более что вскоре после Лейпцига Степан Васильевич похоронил жену. Боль утраты, стресс потребовали перемены обстановки и длительного отдыха на курорте. Настя об этом узнала в разгар лета, вернувшись с хутора в пустую от соседей квартиру, прямо к телефонному звонку.

У одних людей жизнь складывается, другие складывают ее сами, в этом Настя была убеждена. Вот почему первые могут радоваться или сетовать, в зависимости от обстоятельств, а другие молча и упорно кладут кирпичи, слой за слоем; если кладка выходит неудачной, разбирают и строят заново. Себя она относила к этим другим. Если бы она позволила своей жизни складываться, сидеть бы ей на «болоте» по сегодняшний день. Отъезд из дому, университет, новая работа – всему этому Настя была обязана только самой себе, и лишь немецкую тетку можно считать подарком судьбы. Так ведь судьба награждает далеко не всех, а только тех, кто заслужил.

В детстве она любила сказки – чем волшебней сюжет, тем лучше. Герои сказок, она заметила, тоже не сидели сложа руки в ожидании, пока их жизнь сложится – они истаптывали железные башмаки, глодали железный хлеб, ломали железные посохи, громоздя один невероятный подвиг на другой, на то и сказка. Ложь, конечно; да в ней намек. Сколько раз герои проходят три царства: медное, серебряное и золотое, с соответствующим уровнем благополучия каждое. Вполне, казалось бы, неугомонный молодец мог осесть в благоденствующем серебряном царстве, ан нет: идет дальше. Так и бравый солдат из «Огнива»: сначала жадно набивает ранец медными деньгами, а потом вытряхивает их, чтобы наполнить серебром – до того момента, пока не увидит золото. Лучшее – враг хорошего.

Ростик не любит эту сказку. Когда был маленький, плакал: «Зачем он ведьму убил? Обманул, обманул; огниво не отдал, себе оставил, а ей голову отрубил. Это нечестно!».