Свет в окне

Мать сроду не называла ее дочуркой, так же как и Ольга не называла ее мамой. Но какой почерк! Красивый, элегантный, как и она сама. Ольга недавно увидела мать в книжном магазине; та, к счастью, ее не заметила. Красавица, на нее до сих пор оглядываются. Такая же изящная – одежда сорок четвертый, туфли тридцать третий. Статуэтка. У подруг все мамаши отяжелели, расплылись боками, тоскливо сидят на кефире.

Интересно, знает ли мать, что парень, которому она перепечатывала рукопись, ее родственник? Двоюродный или троюродный брат. А мне, выходит, в той же степени дядя.

Такую квартиру врагу не пожелаешь, не то что дяде, хоть и двоюродному.

Страх и ненависть, ничего другого она здесь не помнила.

Крысятник.

Половину своей жизни она потратила на то, чтобы забыть эту квартиру, и последние годы, занятые дипломом, практикой, потом работой, очень помогли. Казалось, еще немного – и проклятый крысятник не только потускнеет и обесцветится, но и вовсе сотрется из памяти. Ан нет; вот он. Здесь стояла железная кровать – «безразмерная», как шутил отчим. Покойный, да; но смерть ничего не поменяла и ни с чем не примирила, терция-доминанта-терция.

«Чиполлино» можно взять в следующий раз. Ладно, книжка; но как мать могла оставить фотографию деда? Забыла? В кухонном-то ящике? Расскажите тете Клаве.

Дворничиху Клаву Ольга видела – точнее, увидела и узнала кургузую Клавину спину, скрывшуюся во дворе. Клава не заметила или не услышала, как она вошла в дом, что избавило от ненужных вопросов. В следующий раз вряд ли так повезет.

На улице висел промозглый февральский туман.

Что делать с квартирой, понятно; а Карл Германович? Какое непривычное, неудобное имя. Рассказать бабушке страшно – разволнуется, а как потом ее оставить? Самая иррациональная ситуация: произошло то, чего не могло быть, потому что так не бывает, не бывает!

Вспомнила свою оторопь при виде фотографии и поежилась. Дядьке (или дяде?) – нет, ни одно слово не подходило, – наверное, ему было не легче: он обознался и никак не мог этому поверить. Кому можно о таком рассказать?

Посмотреть со стороны – водевиль, если бы не боль и не изумление у него в глазах.

…Карл Германович с тех пор сильно изменился. Не то чтобы запомнился только он один, нет: к матери часто приходили разные люди, все как один занятые, торопливые, и все приносили свои творения: диссертации, воспоминания, доклады. Слово «халтура», «халтурка» прочно засело в голове, и Олька про себя называла их всех халтурщиками, а само слово «халтура» сразу вызывало в памяти пишущую машинку – чугунного монстра, намертво упершегося в стол короткими, как у таксы, лапами. Со словом «халтура» навеки связался жест, один и тот же, как мать хрустела пальцами, разминая их.

Этот «халтурщик» в тот, первый раз держался робко, как первокурсник, однако же запомнил и Лешку, и Майн Рида, и учебник географии.

Олегу можно рассказать завтра – раньше полуночи он не появится. На часах было почти девять, она замерзла и загадала: если придет такси, сажусь. Пришел трамвай, и через пятнадцать минут тряски в полупустом вихляющем вагоне Ольга была дома.

…который до сих пор не совсем привыкла считать своим домом. Она хорошо выучила Олежкину квартиру – здесь часто собирались друзья. Да и где же еще собираться, как не у него, в отдельной-то хате, от которой можно было и ключ попросить – Олежка не отказывал, давал, а благодарный гость, уходя, традиционно оставлял его под ковриком, а на кухне – пачку сигарет, бутылку вина (иногда начатую) или торопливую записку.

– Почему у тебя вечно проходной двор? – возмущался Николай Денисович, отец Олега. – Зашел вчера: свет горит, никто не открывает, только дышит за дверью.

Олег отшучивался:

– Сдаю номер, папа. На время, так выгодней. На свадьбу коплю.

Вообще говоря, Николай Денисович отлично знал, в чем дело; просто хотел показать, что держит руку на пульсе, и, хотя сын уже взрослый, можно внушение сделать.

На их свадьбе кто-то из ребят жаловался: «Ну зачем вы так быстро женитесь, вы мне всю личную жизнь сломали!».

Зато Николай Денисович был доволен, в чем Ольга убедилась, вернувшись как-то домой раньше мужа и застав свекра на диване в носках. Он так уверенно поднялся, подошел и поцеловал ее, мазнув усами щеку, что Ольга почувствовала себя в гостях.

– А… как вы попали в квартиру? – пробормотала она.

Николай Денисович пожал плечами:

– Не шарить же мне под ковриком – взял у Олега. Вот, – протянул Ольге блестящий новенький ключ, – зашел в мастерскую, заказал для вас тоже. Мало ли, вдруг потеряете.

Ольгу пристукнуло слово «тоже».

Свекор назидательно продолжал:

– Ты, детка, должна как следует питаться. Я вам сервелат принес, в холодильнике лежит.

Николай Денисович был помешан на питании и на слове «детка». Когда Ольга впервые обратилась к свекрови, та замахала обеими полными руками: «Деточка, не называй меня “Алиса Ефимовна”, а то я чувствую себя старой грымзой».