Свет в твоем окне

— Анька, ну что? — прошептала с сочувствием стоящая рядом Лиза.

— Прекратить разговоры наконец, дайте тишину! — загрохотал на весь зал Рудик. — Итак, первое движение должно быть самым ярким. Будем работать отдельно, по линиям. Ракитина, что за ноги!

Аня с ненавистью посмотрела на Рудика — боль в груди, невыносимая, жгучая, разливалась по всему телу, а ей надо двигаться, улыбаться, жить. Так хочется лечь на дощатый влажный пол, прижаться к нему и замереть, ничего не видя и не слыша.

— Стоп, вы ничего не понимаете! — продолжал нервничать Рудик. — Ну нельзя же быть такими дураками, можно танцевать вполноги, но не вполголовы же!

Мокрые ключицы, мокрая спина, шея, пот заливает лицо. Успеть бы отдышаться, пока сбрызнут водой пол. Аня обмякла, повисла на станке. Загнать хочет сегодня, не иначе. Вот когда они разучивали па-де-де из «Дон Кихота», было… Аня глубоко вздохнула — рыженькая Алчевская будет разучивать Китри в далеком испанском городишке вместе с Кириллом.

Рудик хлопнул в ладоши:

— Давайте вставайте. Михайлов, ты что делаешь, родной? Сделай мне хороший револьтат! Ничего… Вот ты ее посадил… Пошли кабриоли… Она упала… Не так… Обводка… Опять не так! — Рудик был резок, непрерывно ходил перед зеркалом вперед-назад. — Ладно, перерыв, а то все уродливее и уродливее получается.

Аня, вытираясь полотенцем, подошла к разгоряченному Рудику:

— Рудольф Александрович, отпустите меня сегодня, мне очень надо.

— Рыбонька моя, ты что, с катушек сорвалась? — Рудик с ненавистью уперся взглядом Ане в глаза. — Спектакль сорвать хочешь? Может, тебе вообще работать надоело, а?

Аня сжала до боли губы:

— Мне очень надо!

Рудик побледнел.

— Ах надо? — закричал он неожиданным фальцетом. — Всем надо! Не хочешь — до свидания. Завтра можешь на работу не выходить.

Его лицо заходило ходуном, он махнул рукой и отошел в сторону.

— Ну что ты к нему пристала? — Лиза тронула Аню за руку. — Не видишь, что ли, он сам не свой сегодня. Опять ходил пробивал нам статус, да не получилось. Дотяни уж как можешь, ты же столько ждала эту роль!

Аня простонала, крепко обняв себя за плечи:

— Не могу, Лизок, не могу… Все как деревянное — ноги, руки. На пальцах стою — как на третьем этаже, упасть боюсь. А после перерыва, наверное, совсем расклеюсь.

Лиза участливо кивнула:

— Плюнь, все забудется, Анька. Не на мужиках же свет клином сошелся. Ну? После репетиции поехали ко мне?

— Спасибо, не могу. — Аня высвободила свою руку.

Рудик встал на табуретку лицом к залу и снова хлопнул в ладоши.

— Начинает вторая группа, потом одна Ракитина, — провещал он, стараясь не смотреть в сторону Ани. Аня тоже старалась не встречаться с ним глазами.

Со скрипом закончив свою вариацию, она, не оглядываясь, пошла в раздевалку.

Пронизывающий ветер на улице моментально впился в тело под расклешенной меховой курткой, шершавил лицо. Добравшись до дома, Аня столкнулась у лифта с соседкой Барсуковой, работавшей маляром-штукатуром в частных бригадах по ремонту квартир. В благодарность заказчики выставляли бутылку, и Барсукова каждый вечер была слегка под хмельком. Она снисходительно относилась к Ане, ее умиляла Анина хрупкость и внешняя беззащитность.

— Привет, Плисецкая! — Так обычно Барсукова здоровалась с Аней. — Как дела, не выгнали? А то пойдем к нам, поработаешь. — И рассмеялась своей дежурной шутке.

Аня устало привалилась плечом к исписанному пластику лифта и внимательно посмотрела в веселое круглое лицо Барсуковой.

— Шур, сделай мне ремонт, а? — несмело попросила она.

Шура открыла рот:

— Чё случилось?

Аня протяжно вздохнула.

— Не кисни, Анька, — попыталась утешить соседку Барсукова. — Пошли лучше ко мне, чаю попьем.

Аня не возражала, она представила, что ей сейчас придется возвращаться в свою квартиру, которая еще живет вчерашней надеждой и воспоминаниями, и ей стало тошно. Шура проворно открыла свою дверь и метнулась на кухню, пока Аня возилась в прихожей с сапогами и носками. Правое колено болело сильнее, чем обычно. На кухне, чисто выбеленной и оклеенной свежими остатками обоев, которые достались Шуре от клиентов, было тепло. Аня с удовольствием вытянула ноги на низенькой софе. Шура по-военному быстро расставила на столе хлеб, масло, варенье и полбутылки водки.

— Выпей, Плисецкая, — уговаривала она Аню, — полегчает вмиг.

Аня мотнула головой, вытаскивая сигарету из пачки. Она слушала пустую болтовню Шуры, глубоко затягиваясь дымом, отпивала маленькими глоточками горячий чай, ощущая, что напряжение, сводившее весь день, потихоньку уходит и что ее легкое тело растворяется в многоцветном тепле Шуриной кухни. Природная деликатность хмельной Шуры благотворно действовала на полузажившие душевные раны. В половине десятого Аня с сожалением поднялась. Широкое лицо Барсуковой выражало бабье сочувствие и солидарность.

— Слушай, Анька, давай пойдем к тебе, снимем мерку с квартиры — сколько обоев, краски.

Аня благодарно кивнула. Пустая квартира, в которую никогда не вернется Кирилл, а в этом Аня была уверена, встретила соседок настороженной тишиной.