Свет во тьме

Время остановилось, пока он стоял перед ней на коленях, пока ее руки скользили по его затылку, пробегали по щеке. Ничего удивительного в том, что дети любят ее. Ее руки успокаивали, прогоняли мрачные мысли. Мир овладевал его душой, усмиряя в нем зверя, утишая его голод. Он чувствовал, как уходит из него напряжение, уступая место покою, чи это состояние было близко к прощению, которого ему не дано было заслужить.

Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову, испытывая легкое замешательство, стесняясь своего порыва, но в ее глазах не было осуждения или презрения, только сострадание и понимание.

— Почему же ты так одинок, мой ангел? — тихо произнесла она.

— Я всегда был одинок, — отозвался он. Даже теперь, когда он был ближе, чем когда-либо за все прошедшие века к обретению мира в душе, он не переставал ощущать чудовищную пропасть, отделявшую его не только от Сары, но и от всего человечества.

Очень нежно она взяла его лицо в свои руки.

— И нет никого, кто бы любил тебя?

— Ни одного человека.

— Я стану любить тебя, Габриель.

— Нет!

Сраженная силой, звучавшей в его голосе, она бессильно уронила руки на колени.

— Неужели мысль о моей любви настолько тебе отвратительна?

— Нет, я никогда не мог бы так подумать. — Он мечтал лишь о том, чтобы оставаться всегда подле нее, боготворя красоту Сары и щедрость ее души. — Я недостоин тебя, дорогая. Я не хочу, чтобы ты потратила свою жизнь на любовь ко мне.

— Но почему, Габриель? Что это значит? Как можешь ты быть недостоин моей любви?

Перед его глазами встали тысячи призраков. Реки крови, океаны смерти. Столетиями он убивал ради кровавой жажды. Он проклят. Страшный он получил удар — вечную жизнь и вечное проклятие.

Надеясь отпугнуть ее, он позволил ей глубже заглянуть в свои глаза, зная: то, что она прочтет там, будет вернее всяких слов.

Он стиснул руки, ожидая встретить в ее глазах отвращение, но этого не случилось.

Она не отрывала глаз от поднятого к ней лица, а затем скользнула рукой по его волосам.

— Мой бедный ангел, — прошептала она. — Скажи мне, что так мучает тебя?

Он качнул головой, не в силах говорить из-за комка, стоявшего в горле.

— Габриель. — Его имя и ничего больше. А затем она склонилась и поцеловала его.

Это было лишь легкое прикосновение губ, но оно показалось ему горячей самого жаркого дня середины лета, ярче солнечного света, оно обожгло его, и на какой-то момент он ощутил в себе прежнего зверя.

Раздавленный своей страшной тайной, он склонил голову, чтобы она не могла видеть его слез.

— Я буду любить тебя, Габриель, — говорила она, гладя его волосы. — Я беспомощная и тоже несчастная.

— Сара…

— Ты вовсе не обязан любить меня в ответ, — поспешно сказала она. — Мне нужно лишь, чтобы ты знал, что больше не одинок.

Габриель протяжно вздохнул, а затем взял руки Сары в свои, крепко сжимая, чувствуя жар ее крови, пульсацию ее сердца. Очень нежно он перецеловал хрупкие пальчики и вдруг, вскочив на ноги, подхватил ее на руки.

— Уже поздно, — сказал он хриплым голосом, выдававшим бурю страсти, бушевавшую в нем. — Мы должны уйти отсюда раньше, чем ты простудишься.

— Ты не сердишься?

— Нет, дорогая.

Как мог он сердиться на нее? Она была его жизнью, и светом, и надеждой; он хотел бы снова припасть к ее ногам и умолять о прощении за свою ничтожную участь и отвратительные злодеяния.

Но он не мог признаться ей, не мог взвалить на нее свою ужасную ношу, сознание того, кем он был. Не смел осквернить ее любовь горькой правдой.

Уже почти на рассвете они подошли к веранде, на которую выходили двери ее комнаты. Уложив Сару в постель, он встал рядом на колени.

— Благодарю тебя, Сара. Легкая улыбка скользнула по ее губам, она взяла его руки в свои.

— За что?

— За твою ласку, за слова любви. Я всегда буду дорожить ими.

— Габриель… — Улыбка исчезла. — Уж не хочешь ли ты сказать мне «прощай»?

Он уставился вниз на их переплетенные руки: ее — такие маленькие, бледные и хрупкие, пульсирующие жизнью, и свои — большие и сильные, безвозвратно запачканные кровью и смертью.

Если бы у него была хоть капля чести, он сказал бы ей «прощай» и ушел, чтобы никогда больше не видеть.

Однако даже в бытность свою обыкновенным смертным он мало следовал долгу чести, если это расходилось с его желаниями. Все, чего он хотел теперь, было заключено в Саре. Габриель нуждался в ней так, как еще ни в ком в своей проклятой жизни. И, возможно, он тоже был нужен ей. Ему так легко было приучить себя к этой мысли, даже если на деле все оказалось бы по-иному.

— Габриель?

— Нет, дорогая, я не намерен прощаться с тобой. Ни теперь, ни когда-нибудь потом.

По ее глазам он сразу увидел, насколько ей стало легче на душе, и это было для него как удар ножом в сердце. «Самодовольный монстр, полутруп, ты не смеешь так поступать с ней», — твердил он себе. И все же не мог отпустить ее…

— Тогда до завтра? — сказала она, расцветая улыбкой сильнее прежнего.

— До завтра, дорогая моя, — прошептал он. — И все следующие ночи твоей жизни я буду принадлежать тебе.

ГЛАВА VII