Свет во тьме

– Островкина одной из первых вошла в группу Лиховой. Она всегда интересовалась парапсихологией, как, впрочем, и Егор Чемоданов.

– Вы можете назвать кого-нибудь еще?

Панов достал мелко исписанный листок бумаги и положил его перед Михаилом.

– Перед вами список почти всех работников кафедры психологии… – Он указал на несколько имен. – Тимур Коранцов приступил к работе только в этом году. Прежде чем попасть в университет, три года учился в Индии. Рената Амеркова заменила Кирилла Формова … Да и многие другие сменились за последний год.

Михаил заметил вторую группу имен на листке.

– А кто эти люди?

– Гуманитарный факультет, потом факультет философии, а эти, внизу, читают лекции по биологии и подготовительный курс медицины.

– Расскажите, пожалуйста, все по порядку. Кто из этих людей пришел в университет за последние шесть лет, после того, как появилась Лихова?

Теперь Панов начал более внимательно вглядываться в фамилии:

– Иванченко, Кодров… Белова, Яблоков… Преобладающее большинство преподавателей и ассистентов заменили тех, кто ушел сам, или тех, с кем не возобновили контракт.

– Я бы сказала, что это весьма примечательно, – отозвалась Вера.

Панов был явно потрясен.

– Это многое объясняет. Я знал, что между этими людьми существует какая-то связь. Какие-то очень специфические отношения, особый язык, тайны. Я думал, это причуда, носившая скорее социологический характер… – Значит, это было более серьезно. Наш университет оккупирован, а кафедры заселены… сумасшедшими!

Миша продолжал листать свои записи. В конце концов он наткнулся на старый листок, полученный Верой от Виктора Жакова.

– Ладно. Теперь посмотрим, что за курсы были у Лиховой: «Введение в Сознание и Возможности Богов и Богинь… Священное Медицинское колесо… Магические формы и рисунки… Пути к Внутреннему Свету… Встреча с твоими собственными духовными проводниками».

Панов кивал.

– Да, все это началось как факультатив к учебной программе, занятия по желанию. Я думал, они изучают фольклор, предания и традиции…

– Насколько я понимаю, они относятся к этой чепухе совершенно серьезно.

– Видимо, да. И теперь выходит – большая часть преподавателей и учащихся… попали в некую секту?!

Панов снова задумался.

– Я думаю, что подобное же умопомрачение напало на членов университетского правления. Там всего двенадцать мест, и пять из них внезапно заняли новые люди за каких-то полтора года. Иначе как объяснить результат голосования? До этого в правлении у меня были верные друзья.

– Как их звали и куда они подевались?

Вера записывала имена, а также сведения о каждом, насколько помнил Панов. Евгений Абернеев умер. Максим Дюжев обанкротился и сменил работу. Федор Ледовой, Дмитрий Виснарев и Рита Яковлева уехали из Прахова неизвестно куда.

– Включая Корнеева, нового ректора, – заметила Вера.

– И Давида Баранова, владельца земли.

– А как с Анатолием Хромовым? – спросил Михаил.

Панов сжал губы, опустил глаза и вздохнул.

– Он попытался выйти из игры, но к этому времени слишком много знал. Они заставили Толю уехать из города, состряпав подходящий к случаю скандал. Он мне постоянно твердил, что это новое увлекательное научное открытие в области человеческого сознания, и уверял, что вначале им двигал интерес к новому. Но он все больше и больше впутывался в их шашни. Они обещали поддержку, а значит, и успех его газете…

Панов продолжал говорить.

– Толе пришлось выбирать. Он всегда руководствовался истиной и был беспристрастен ко всем, даже к своим друзьям, включая меня. С другой стороны, он принадлежал к группе Лиховой, придерживался их философии и был осведомлен об экспериментах. Я думаю, он считал, что истина неприкосновенна, что пресса всегда имеет право на свободу, и начал печатать материалы об экономических проблемах.

– Да-да, припоминаю, – сказала Вера, – Хромов говорил, что они пытались взять его под контроль и диктовать, что ему следует писать. Это его страшно разозлило.

– Естественно. Когда дело касалось принципов, Толя в первую очередь оставался журналистом… – Панов снова вздохнул, глядя в пол. – Так что, увы, он попал под перекрестный огонь в моей борьбе с университетским правлением. Вследствие чего мы оба потеряли свои посты, положение в обществе… Я был даже рад все бросить и уехать.

Михаилу такие речи пришлись не по вкусу.

– Неужели они так сильны?

Панов был очень серьезен.

– Я даже не представлял себе тогда, насколько вездесущи и могущественны они на самом деле, да и сейчас до конца не представляю. Сейчас, сидя перед вами и вспоминая недавнее прошлое, я прихожу в ужас при мысли о том, как много людей в Прахове, не имеющих ни малейшего отношения к университету, исчезло в течение последнего года.

Панов был бледен, и в голосе его звучала тревога:

– Что вы оба собираетесь делать со всей этой информацией?

– Не знаю, – честно признался Михаил. – Пока мне нечего печатать.

– Помните, что случилось с Толей? Задумывались вы над этим?

Но Михаил и не собирался сейчас об этом думать. Он предпочел спросить о другом:

– Почему Анатолий не захотел со мной разговаривать?

– Он боится.

– Боится чего?

– Их. Системы, которая его сломила.