Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой

Потеряв всякую надежду на взаимность со стороны поэта, Лиза после недолгого пребывания в Петрограде вернулась в Анапу. По свидетельству одного из родственников, она казалась «чем-то озабоченной, удрученной и потерянной». Видимо, на одном месте ей не сиделось: поэтесса задержалась в Анапе ненадолго и почти сразу перебралась в Джемете. Здесь, в благодатных садах, этом райском уголке, все было привычно и неизменно: с одной стороны к дому подступало ласковое море, с другой проглядывала степь с курганами, а вдалеке виднелись силуэты гор. Хозяйка по-прежнему занималась несколько запущенным виноградным хозяйством, то и дело ездила по делам в Анапу… И, конечно, думала, размышляла, писала стихи…

Как выяснилось сравнительно недавно, своеобразным итогом ее художественного творчества тех лет явились не только литературные произведения, но также коллекция рисунков и вырезок из бумаги, переданных автором двум сестрам и брату Омельченко.

Известный петербургский врач-гигиенист, разносторонне одаренный человек Александр Павлович Омельченко и его семья дружили и даже состояли в далеком родстве с Пиленко. В это трудное военное лето 1917 года трое детей из семьи Омельченко, две сестры и их брат-подросток, через каких-то общих знакомых были приглашены Кузьминой-Караваевой провести лето в Джемете. Скромных и очень застенчивых петербуржцев встретили здесь просто и приветливо. Маленькой дочери здешней хозяйки было года три-четыре.

– На греческом языке Гаяна – Земная, – пояснила мать девочки.

Гаяна редко появлялась среди гостей, но однажды, когда наступил вечер, пришла в столовую. На небе сверкали яркие южные звезды. Девочка потянулась к окну и сказала просящим голосом, обращаясь к одной из гостивших:

– Дай мне звездочку, что тебе стоит?

Эта поэтическая сцена навсегда запечатлелась в памяти Елены Омельченко.

Впоследствии она обрисовала в своих воспоминаниях прекрасный и запоминающийся портрет владелицы Джемете:

...

Елизавета же Юрьевна была высокой, яркий румянец окрашивал ее щеки, красиво очерченный крупный рот украшал ее лицо, и каким-то удивительным сиянием глаз освещалось ее лицо, даже через очки. Она была очень близорука и носила их постоянно. Но ее глаза были еще более удивительными, когда она снимала очки. Были они карими, очень ласковыми, какими-то добрыми и в то же время робкими. Они напоминали глаза теленка. Поражала ее улыбка, краешками губ, и тихий, почти беззвучный, добрый смех. Она нередко была оживлена, но чаще мы видели ее молчаливой, ушедшей в себя, на чем-то внутренне сосредоточенной.

Иногда хозяйка имения рисовала в столовой при гостях, красками, почти не пользуясь при этом карандашными набросками.

Елена Омельченко рассказывала:

...

Однажды я застала ее и моего брата Андрея (ему было 14 лет) за рисованием. Андрей дорисовывал красками этюд, сделанный с дома Пиленко – этого средневекового замка, как мы его называли, а Елизавета Юрьевна рисовала что-то на излюбленные ею библейские темы. Рисунки свои она потом охотно дарила нам. И они нам очень нравились. Иногда она вырезала из тонкого картона удивительные миниатюрные силуэты, предварительно не нанося на бумагу рисунка карандашом, мы очарованно смотрели на это, как на чудо. А еще она нам много читала из поэмы о «Мельмоте», перед нами возникал таинственный незнакомец Мельмот, он то прилетал, то улетал на свои недоступные острова в Индийском океане, все это волновало и будило воображение. А брат мой еще долго потом рисовал корабли (не знаю, морские или воздушные), на которых прилетал Скиталец Мельмот.