Светят окна в ночи

В передней первое, что она увидела, была тарелка с хлебом. Есть ей не хотелось, но она дрожащими пальцами взяла маленький кусочек, положила в рот и попыталась жевать. Ее затошнило. Какая-то сила изнутри выталкивала из горла размягченный безвкусный комок. Но она пересилила тошноту и проглотила. «Ну вот и хорошо! — похвалила она себя. — В хлебе большая сила. А в чае еще больше». Халима представила себе чашку с горячим чаем, и это желание словно подстегнуло ее.

Держась за стенку, она с трудом продвигалась вперед, В полутемных сенях едва не упала, но устояла, не дав сознанию впорхнуть в сладостно-тягучую тьму. Теперь, победив слабость, она ни на мгновение не выпускала из поля зрения далекую цель — дверь в конце сумрачного, длинного туннеля, каким казались ей сени. Солнечные лучи, проникавшие сквозь щели, подбадривали ее, придавали уверенности, что она обязательно дойдет и выйдет на улицу, к людям. Тыщу раз, наверное, открывала и закрывала она эту дверь за сорок лет жизни в доме, но никогда не думала о том, какое, оказывается, счастье — делать самое естественное, самое обычное дело. Может, потому, что никогда они с мужем не ставили перед собой непосильных задач, довольствуясь маленькими, простыми радостями, никому не завидуя, ничего ни от кого не требуя?

Всю жизнь она жила так, как сегодня, сейчас, когда главное — дойти до двери и открыть ее…

Чтобы подбодрить себя и забыть о бессилии, она погрузилась в эти мысли и, когда дыхание вдруг перехватывало, останавливалась и тихо улыбалась, словно подсмеивалась над такой неожиданной глупостью судьбы, не хотевшей признать свое поражение на этот раз. Уж коль встала и прошла столько, кто ей сможет теперь помешать дойти до двери?

И когда наконец коснулась дрожащей, неверной рукой до холодной металлической ручки, дверь открылась как бы сама собой, звонко и радостно скрипнув…

Яркий свет улицы ослепил ее. Держась за косяк одной рукой и прикрывая глаза другой, Халима стояла в дверном проеме. И сам двор, и вое, что было в нем, она видела и с закрытыми глазами — каждую доску в заборе, каждое деревце, каждый камень…

За эти дни, когда она, обессиленная, лежала по ту сторону порога, она, конечно же, в мыслях уже порвала с внешним миром, простилась с ним хотя и не без жалости, но спокойно и мудро, как и ее покойный муж девять лет назад. Не раз разговаривая с ним во сне, они вместе обсудили и это, и она согласилась с ним, что обижаться на жизнь нельзя, раз уж она дается не навсегда. У всего живого есть свой срок на земле — и у дерева, и у травы, и у лошади, и у собаки. Надо смириться и уступить свое место на земле кому-то другому… Так она думала тогда, но сейчас, жмурясь от яркого солнца и вдыхая полной грудью живительный воздух, вдруг ясно поняла, что нет и не может быть ничего прекраснее, чем жизнь. Словно нащупала невзначай оброненный или выскользнувший из пальцев конец невидимой ниточки, связывающей каждого человека с миром…

Вернувшаяся Муршида застала свою соседку в этом жаждущем жизни состоянии. Конечно, она попыталась отвести старуху назад, в постель, но та, проявляя неожиданное упорство, наотрез отказалась и вскоре уже сидела на гусиной травке, обложенная со всех сторон подушками, и пила горячий чай, который, как известно, не только восстанавливает силы, но и лечит от многих болезней.

— Нельзя мне, оказывается, умирать, — тихо говорила Халима, и Муршида согласно кивала головой. — Вот подниму правнуков, тогда уж… Ты отнеси деньги Марфуге, приведи назад корову. Пусть не обижается на меня, растолкуй… Скажи — решила еще пожить…

Ночью Халима обо всем рассказала во сне своему мужу, и тот согласился, что она правильно сделала: «Надо поднимать ребятишек. Кто же, если не ты? А я подожду…»

Проснувшись, Халима сразу вспомнила сон. И порадовалась, потому что муж одобрил ее. И ее морщинистое, без кровинки лицо разгладилось и помолодело, а ноги удержались на полу, и она встала, покряхтывая по привычке, но с радостью ощущая, как приятно холодят ноги сквозь шерстяные носки остывшие за ночь половицы…

Через два дня она отправилась в город за правнуками, которые были один другого меньше.