Светят окна в ночи

— Ты там не влюбился в кого-нибудь? — засмеялась Зифа. — Когда был в последний раз в своем общежитии?

— Неделю назад.

— Ты не хочешь со мной разговаривать?

Зифа спросила, не меняя тона, но Гумер понял, что она обиделась.

— Извини, Зифа. Тут у нас заваруха такая. Устал. Но я рад, что ты позвонила.

— Ладно, замнем… Что ты делаешь сейчас?

— Сижу.

— Думаешь?

— Думаю.

— А о чем?

— Обо всем.

— И обо мне?

— И о тебе, — соврал Гумер.

Зифа засмеялась:

— Ты не умеешь врать.

— А как ты догадалась?

— Чувствую… Хочешь, я к тебе приеду?

— Хочу, но это невозможно.

— Почему?

— Потому что сейчас я пойду в цех и буду ремонтировать второй агрегат. Кстати, который час? Я уронил свои часы, и они встали.

— Половина двенадцатого… Слушай, Гумер, а зачем тебе все это надо?

— Что — все это?

— Ну, железки твои. Ночи в цехе. Грязь, пыль, неприятности…

— Это моя работа.

— А жизнь — когда? Она же проходит, Гумер.

— Но вместе с нами, Зифа.

— Что вместе с нами?

— Жизнь, о которой ты говоришь.

— Я не о том…

— И я не о том.

— Вот видишь! — сказала она грустно и замолчала. Он слушал ее тихое дыхание и не знал, о чем говорить дальше. Почему-то вдруг вспомнился холм, куда он часто забирался, отдыхая от работы и людей.

Оттуда хорошо проглядывались и фабрика, и город за ней — цепочка огней вдоль улиц, ярко освещенные окна домов… А над головой шумят листвой старые тополя — шепчутся друг с другом на неведомом языке, равнодушные к трудной, суетливой, беспокойной жизни людей, занятых своенравными железками. Что им, тополям, бездушные молохи, без которых уже не может существовать человек, платя жизнью своей за их прожорливое существование на земле?

— Гумер…

— Да?

— Я не плакала, не думай…

— Я знаю.

— Ты хоть бы соврал мне! — упрекнула Зифа. — Неужели так трудно?

— Нет, но я не хочу.

— Почему?

— Стоит только начать: потом не остановишься.

— А ты разве всегда говоришь правду?

— Я стараюсь не врать, — чуть подумав, уточнил Гумер. Он вспомнил, как вчера сорвался с катушек и наорал на главного механика, который ни в чем его не упрекнул, а просто стоял и хмурился рядом. Может, потому и наорал, что не смог ему в глаза смотреть из-за этой дурацкой аварии на втором агрегате. Главный механик выслушал его внимательно, как будто Гумер дельное что-то говорил, а не захлебывался яростными словами о запчастях и нехватающих слесарях. Потом главный механик позвонил на ремонтный завод и стал ругаться с кем-то, повторяя упреки Гумера, и уже было смешно и стыдно слышать их, потому что там, на ремонтном, работали такие же замотанные люди, и от них так же мало зависело что-то, как и от них, механиков. Когда уставал металл, он ломался, изнашивался механизм — он останавливался. Вот и все. Это не люди, которые и уставали, и изнашивались, и все равно должны были и не ломаться, и не останавливаться. И не валить свою вину на других…

* * *

…Согнувшись и пряча лицо от холодного, ледяного ветра, Гумер шел по улице. Ноги вязли в глубоком снегу, трудно было дышать, но что все по сравнению с болью и обидой, которые жгли сердце? Ни с чем не посчитались: ни с его бессонными ночами, ни с тем, что жизни не видел, друзей растерял, нервы ни к черту стали… Выбросили, как ненужную, отработавшую свое деталь. «Да пропади она пропадом, эта проклятая работа! — сказал себе Гумер. — В конце концов, что — свет клином здесь сошелся? Разве не может он работать инженером? Или слесарем? И жить простыми, земными радостями, как жили родители — на тихий лад, без суеты. Выпадал снег, они говорили: «Надо двор расчистить». Наступал сенокос, говорили: «Надо сено запасать». И жили себе, не тревожась по пустякам — летом готовясь к зиме, зимой — к лету. Какое, должно, счастье — быть уверенным в том, что ты сам кому-то нужен, и дело твое, хотя и не очень приметное, никто, кроме тебя, сделать не может, и в том интерес его и польза… Отец, наверное, сейчас расчищает снег во дворе, и нет для него дела важнее… Как он мне тогда на мой хитрый вопрос: «Для чего живет человек?» — ответил, ничуть не удивившись, словно только и ждал этого вопроса: «Родился, чтобы жить». Я тогда, конечно, ничего не понял, а вот теперь думаю — правильно сказал. Может, в том и вся главная правда жизни? Ведь люди почти один и тот же срок на земле проживают, ну, кто больше, кто меньше, тут уж кому как повезет. И нет среди них нужных и ненужных. И дел их — тоже. Если дело — значит, для чего-то или кого-то оно необходимо. У всех на этом свете свое место, у человека и его дела… Оказаться бы сейчас там, в деревне, в отчем доме. Отец, конечно, и вида не покажет, что рад: посмотрит из-под мохнатых бровей, кивнет головой — и все. Мама — та, нет, подойдет, обнимет и всплакнет. Это уж точно. Она в беде молчаливой становится, а от радости плачет… Давно не виделись, даже сердце щемит, так хочется побывать там, с отцом посидеть, с матерью пошептаться…»

А метель выла и выла, закручивая вокруг ног полы пальто…

* * *

В глухом лесном краю родился и вырос Гумер Хабиров. И казалось тогда, что жизнь везде такая же тихая и спокойная, как здесь, в небольшой деревушке.