Светят окна в ночи

В снах лицо Зифы виделось смутно, словно сквозь затуманенное стекло, а руки — помнили, а губы — тоже, и он просыпался разбуженный неровно бьющимся сердцем.

Он обманывал себя — не уходила и не ушла любовь никуда, спряталась-затаилась; не смея тревожить днем, она напоминала о себе ночами, когда человек во сне бессилен и беспомощен.

«А смог бы я простить и начать все сначала?» — спрашивал он себя иногда, и отвечал непримиримо разум: «Нет, не смог бы», но шептало сердце: «Да, да, да!»

И не раз плакал постыдно во сне и просыпался от этих горьких и злых слез.

В минуты такого душевного разлада он ненавидел себя больше, чем ее, клял тот день и час, когда встретился с Зифой, безоглядно и, видимо, навсегда отдав ей свое сердце. Что из того, что появлялись в его жизни другие девушки: ни одна не задела, не зацепила; встречался, как исполнял какую-то повинность, откровенно скучал, нагоняя хмурым лицом тоску на других, а расставаясь, с тайным, болезненно-сладостным страхом ждал сна, в котором вновь возникнет смутный, размытый образ Зифы — проклинаемой и любимой, единственной и чужой, близкой и недоступной…

Если бы можно вызвать ее из сна, если бы только было возможно!

Накликал, должно, или вымолил — кто скажет? — но однажды столкнулся с ней на улице. Лицом к лицу.

Она была такой же, какой являлась к нему во сне все долгие и горькие годы. Восемь лет. Почти три тысячи дней и ночей. Сто восемьдесят тысяч минут.

Жизнь остановилась на мгновение.

— Ну, здравствуй, — сказала Зифа, и голос ее дрогнул.

— Здравствуй, — ответил он, чувствуя, как деревенеет лицо, язык, руки.

— Как ты здесь? — спросила она.

— Я здесь живу, — ответил он, ничего не соображая. — А ты?

— И я здесь живу, — улыбнулась Зифа.

Значит, ходили по этим улицам и не подозревали, как близко были друг от друга.

— Ты возмужал, похудел. Я тебя не сразу признала, — отважно соврала она, потому что узнала сразу.

— А ты мало изменилась, — тоже соврал он: она была лучше, чем мог себе представить.

— Ну, что ты! — отмахнулась она обрадованно. — Я очень изменилась.

Они стояли посреди тротуара, и люди обтекали их с двух сторон, сердито ворча. Но они их просто не замечали.

— У вас нет лишнего билетика? — спросил какой-то парень.

— Нет, — сказала Зифа.

— А почему он спрашивает? — удивился Гумер. — Какой билет? Куда?

Она засмеялась и показала на афишу в полдома, возле которого они стояли.

— Не видел?

— Нет.

— Хочешь посмотреть? Мы собрались с подругой, но она не смогла. И у меня есть лишний билетик.

Он покачал головой.

— Почему?

— Не знаю. А почему с подругой?

— Потому что мы с ней всегда ходим вместе в кино, — снова засмеялась она.

— Ты живешь одна? — наконец догадался он.

— Почему — одна? У меня есть дочь. Но сейчас она в деревне.

— А-а, — протянул он, пытаясь проглотить комок в горле.

— Ну, я пошла? — сказала Зифа вопросительно.

Он кивнул и пошел вместе с ней.

В зале было много людей, но ему казалось, что они одни. Полтора часа сидел, прикрыв глаза, чтобы не видеть экрана.

Правой рукой, лежащей на поручне кресла, он касался руки Зифы. Боже, какая теплая и мягкая была ее рука, которую ощущал даже сквозь плотную материю пиджака, и боялся пошевельнуться, чтобы не потревожить эту замечательную руку. Но думал о другом, и хорошо, что, охраняя покой руки Зифы, настороженно лежащей рядом, ему удалось привести в порядок мысли. Значит, она одна. Нет, не одна, у нее есть дочь. И подруга, но подруга тут, конечно, ни при чем. С подругой она ходит в кино. Всегда. Ходят с подругой в кино одинокие женщины. Он где-то читал об этом. Но, может, ее муж куда-то уехал? Может, он капитан дальнего плавания. Или геолог. Или — жулик, и его посадили в тюрьму. Надо было, конечно, спросить. Чудак, кто же об этом спрашивает?

— А где твой муж? — спросил он, наклонившись к Зифе и почти коснувшись губами ее уха.

— Мы не живем с ним, — так же тихо ответила она, словно ждала этого вопроса.

Он хотел узнать почему — но сзади зашикали: на экране кто-то кого-то хотел убить, и в зале требовалась полная тишина.

Гумер снова замер в своем кресле, чтобы взять под охрану замечательно теплую и мягкую руку Зифы…

Из кино они шли молча, потому что говорить было не о чем. Зифа жила недалеко, в пятиэтажном панельном доме.

— Вон мое окно, — показала она угловое окно второго этажа.

Оно было темное.

— До свидания, Гумер, — сказала она. — Я рада была тебя встретить.

— До свидания, Зифа, — сказал он, но ничего не добавил.

И она ушла, помахав ему на прощание рукой. Той самой, которую он охранял целых полтора часа.

А он постоял еще, дожидаясь, когда зажжется свет в угловом окне на втором этаже.

Свет зажегся быстро, и он был желтый.

«Светят окна в ночи!» — сказал он вслух и пожалел, что никогда не писал стихов. Если б у него был такой талант, сегодня он бы сочинил стихотворение, которое начиналось этими словами.